Птичий щебет смешивался с шумом водопада. Пахло хвоей, грибами, студеной водой. Ласковый, как шелк, ветерок волнами приносил сюда еще тысячи полузабытых (за два года отсутствия) запахов, ароматов. «Прелестное утро, — думал Кир-Кор, наслаждаясь зеленым и перламутрово-синим покоем. — Будто и не было ночью обложного дождя…»
«Будто и не было ночью кошмаров над океаном», — дополнил внутренний голос.
«Не надо про океаны. Хочу походить босиком по траве, поглазеть на зеленые мирные сопки».
«Выбрал время и место!»
Кир-Кор оглядел островок, на котором стоял, — единственное в долине искусственное сооружение. Омываемый двумя рукавами белого от пены потока, высокий, круглый и плоский, как барабан, островок облицован травертином — местным туфом приятного кремово-«теплого» цвета. Кое-где гладкая травертиновая поверхность была устлана прямоугольными циновками из рисовой соломы. Ни узоров на циновках, ни орнаментов. Лишь на одной из них, квадратной, контрастно выделялся темно-фиолетовый круг, обведенный лиловой окружностью. Круг с окружностью делали островок похожим на мишень для воздушных стрелков.
«Или космических», — подсказал внутренний голос.
«Если есть на Камчатке Мишенная сопка, — подумал Кир-Кор, — то почему бы не быть и Мишенному острову?»
Квадратная циновка с круглым рисунком привлекала внимание и, видимо, на что-то намекала…
«Утром встретимся на кругах своих!» — вдруг вспомнил Кир-Кор. Демонстративно поцеловал болтающееся на шее колечко Марсаны и ступил босыми ногами в фиолетовый круг.
Интим с природой на этом закончился.
Периферийная часть островка обросла по краям частоколом выдавливаемых снизу столбов цвета молодого чистого льда. Подросшие столбы распахивались, подобно бридам, огромными веерами, точнее, опахалами из льдисто-прозрачных перистых пластин — с наклоном от периферии к центру. Пластины, как лепестки морозных узоров, быстро удлинялись до стыковки друг с другом, и меньше чем за полминуты мобильная скорлупа стеклянистого купола с мелодичным звоном сомкнулась высоко над головой, решительно отсекая шум водопада, щебет птиц, запахи грибов и хвои, а заодно — и все иные аромато-звуко-тактильные прелести этой долины (пейзаж за прозрачными стенками сразу утратил сочность окраса и сделался до невозможности рафинированным).
Не оборачиваясь, Кир-Кор вслушивался в то, что происходило в тылу, — там складывалась звуковая картина другого рода: с тихим рокотом открылись два люка, шаркнули сползшие с крышек циновки, зажурчали эскалаторы… Ощутив сзади группу людей, Кир-Кор прикрылся «шубой» пси-непроницаемой зашиты. Люди прибывали и прибывали, группа росла. Похоже, они выстраивались за его спиной полукругом.
Хор голосов:
— Грагал, прими наше присутствие в твоей жизни!
Он окинул взглядом полукружье шеренги:
— Примите мое присутствие в вашей жизни, эвархи.
Девятнадцать босоногих мужчин ответили приветственными жестами.
2. ДЖУТОВЫЕ МЕШКИ В СИММЕТРИЧНОЙ ДОЛИНЕ
Все девятнадцать были очень разные внешне: молодые, пожилые, среднего возраста, коротко стриженые и длинноволосые, блондины, брюнеты, шатены, с растительностью на лице и без, цвет кожи от молочно-розового до шафранного, шоколадного и даже черного, рослые, длинноголовые, круглоголовые, приземистые, волоокие, узкоглазые, разноглазые… а один — итого страннее — совершенно золотоглазый. Словом — шеренга антропного разнообразия. Однако две общие для босоногой братии особенности роднили их, как близнецов. Это, во-первых, сама босоногость. И надетые на всех без исключения джутовые мешки, во-вторых. Обыкновенные грубые мешки с тремя дырами — для рук и головы. У одного из мешконосцев — могучего с виду красавца — правая рука была закована в латы и походила на клешню серебристого краба. Живое воплощение героя Пунических войн. Или — Крестовых походов. У остальных восемнадцати — никаких дополнительных аксессуаров. Только мешки… «Ритуальная униформа ЭЗБУ! — понял Кир-Кор. — То есть с абсолютной очевидностью из этого следует, что мне оказана небывалая честь присутствовать на закрытом для непосвященных собрании эвархов-философов под названием Экседра Зыбкой Безупречности Ума!..»
«Для тебя у них, видать, мешка не хватило», — прокомментировал внутренний голос.
Кир-Кор внутренне содрогнулся: «И без того я выгляжу здесь достаточно карикатурно».
«Ты выглядишь как молодой мухомор среди достигших товарной кондиции шампиньонов».
«Что ж… у каждой эзбушки свои погремушки».
Агафон стоял четвертым справа. Кир-Кор едва удержался от вполне невинного желания поприветствовать его кивком, улыбкой. Даже в грубом мешке этот рослый по сравнению со многими своими коллегами человек с аккуратной русой бородкой прямо-таки излучал флюиды благородства и редкостной среди землян благонамеренности. Внутренней, глубоко заложенной и, может быть, выстраданной благонамеренности, происходящей от искреннего аскетизма, врожденной совестливости и недюжинного ума. Внешне экзарх за последние два года нисколько не изменился. Разве что чуточку, кажется, похудел…
— Известно ли тебе, грагал, кого ты видишь перед собой? — спросил Ледогоров.
— Да. Здесь, как я полагаю, главы общин философской школы Ампары. Некоторых из вас, эвархи, я знаю лично, многих знаю в лицо.
— Перед тобой — нуклеус Большой Экседры, состоящий из блюстителей равновесия между изысками Ума и укорами Совести, — пояснил Ледогоров. Спросил: — Как ты относишься к нам?
— С уважением и интересом.
— Мы собрали здесь вторую Экседру Зыбкой Безупречности Ума, чтобы исполнить закон, предписанный Марсианской Конвенцией Двух. В смирении стоим перед тобой, но твердо говорим: нарушение статей МАКОДа есть шествие зла и непременно влечет за собой нелицеприятное обсуждение ответственности тех, кто эти статьи нарушает.
— С пониманием и раскаянием приму на себя всю тяжесть ответственности перед людьми и законом.
— Задавайте вопросы, эвархи, — призвал Ледогоров. — Любые… какие велит задать ваша Совесть.
Шагом вперед выдвинулся из шеренги мешконосцев европеоид с сапфировыми глазами. Кир-Кор с удовольствием посмотрел на него. Белая грива пышных волос, белая длинная борода. Ни дать ни взять — персонаж из русского фольклора. «Дед Мороз, Дед Мороз, он подарки нам принес!» Дырявую тару из-под подарков ему, увы, пришлось натянуть на себя.
— Ариарх старейшин общины Ревнителей Животворящего Креста Михаил Перевозов, — представился фольклорный персонаж. — Здравствуйте все! — Он несколько раз поклонился в разные стороны. — Хочу спросить перед лицом уважаемого собрания: не голоден ли ты, грагал? Не мучит ли тебя жажда?
— Нет, эвархи, я сыт и жажды не испытываю.
Шаг вперед сделал пожилой негроид. Пошлепал большими сизыми губами, чиркнул ладонью над теменем, словно измерил собственный рост, представился:
— Унди-наба буркината гриотов Ялгадо Хабре.
«Как пить дать, спросит, здоров ли я», — подумал Кир-Кор.
— Здоров ли ты, грагал? — спросил унди-наба.
— Вполне. Благодарю уважаемое собрание за трогательную… озабоченность.
Следующие вопросы задавал безбородый европеоид с проницательным взглядом серо-голубых глаз.
— Региарх курии фармакопеев Олег Владимирский-Люпусов, — представился он и встряхнул шелковистой волной зачесанных назад каштановых волос. Участливо осведомился: — Скажи нам, грагал… не испытываешь ли ты каких-либо физических или физиологических неудобств? Не вызывает ли что-либо здесь твоего напряженного неудовольствия?
— Моя одежда… Точнее говоря — ее отсутствие. Но ритуал есть ритуал, и я подчиняюсь его условностям, как им подчиняетесь вы.
— Созипатор киновиата Поощрителей созревания духа Элибар Маципулос, — представился загорелый мужчина с серебром в волосах и внешностью староиспанского аристократа. — Эвархи, поскольку беседа принимает явно соматический уклон, предлагаю внести в нее коррективы, долженствующие обратить наши взоры к зениту… Скажи нам, какое место в жизни твоей занимает то, что мир людей именует духовностью?
