Эти люди строили целые города с поистине поразительными сооружениями. А носили тартаны, обматывая их вокруг бедер, подобно кельтам. Никто до сих пор не знает, откуда пришел этот народ. Его появление в мировой истории примерно совпадает с возникновением шумеров, но и о происхождении шумеров никому ничего не известно.

Они были высокие, светловолосые и рыжие – люди, населявшие Такла-Макан. Словом, выглядели как иноземцы, но тогда Китая еще и не существовало. Их язык походил на германские и кельтские. Мы полагаем, корпорация «Рола» раздобыла какую-то информацию, которая указала им путь к пирамиде Цинь в Антарктике.

Элен протянула Саре желто-коричневый конверт и поднялась со стула.

– Что это?

– Краткое описание того, что, по нашему мнению, происходит на самом деле, – ответила Элен.

Она взяла сумочку.

– Главное, о чем я хотела вам сказать, Сара: в действительности все не так, как кажется. Будьте бдительны. Вы, ничего не подозревая, в этой истории играете одну из ведущих ролей. И поосторожнее с Китаем, – добавила она. – Может, они вовсе и не враги, их просто выдают за злодеев.

– Прости, я опоздал, – вклинился в их беседу ровный глубокий голос.

Сара безотчетно спрятала письмо в сумочку и только тогда повернула голову.

Он ни на грамм не пополнел. Не полысел. И как будто ни на день не состарился. Рип Торн до сих пор был потрясающим сорокапятилетним парнем. Как прежде. И, как прежде, смотрел на тебя по-акульи пронизывающе, словно в поисках слабого места. Зондируя почву.

– Рип… э-э… привет, – промолвила Сара, злясь на себя за глупую растерянность.

Мысли в голове кипели, но она четко знала, что вот-вот сумеет привести их в порядок.

Торн поцеловал ее в щеку и настороженно взглянул на Элен Пэрис.

– Твоя подруга?

– Я уже ухожу, – любезно проговорила Элен и зашагала прочь.

Торн взял Сару за руку.

– Пойдем, – произнес он. – Я искал тебя в фойе. Надо было сразу заглянуть в бар.

На улице их ждала машина.

– Что это, черт побери? – спросил Ральф Мейтсон, обводя изумленным взглядом ряд мониторов.

Он, Дауэр, Гэнт и Хаккетт находились в коммутационном центре на удалении двух исследовательских блоков от лаборатории ЯМР. Солнечные обсерватории по всей планете и за ее пределами скачивали мощные потоки информации.

Хаккетт настроил компьютеры. Специалистов, которые разбирались бы в этих данных, помимо него, в центре не было. Лишь лаборанты, с хмурыми лицами сновавшие туда-сюда.

– Вы наблюдаете за уникальным процессом тепловой конвекции внутри Солнца, – объяснил Хаккетт.

На экране рабочей станции между графически изображенным ядром и поверхностью Солнца двигались круги. Картинка напоминала разрезанный апельсин.

– Выглядит красиво, – заметил Мейтсон.

– Не в красоте дело, – ответил Хаккетт. – Тепловая конвекция отвечает за циркуляцию атмосферы и вод Мирового океана. Определяет изменения погоды на Земле – краткосрочные и средней продолжительности. Способствует смещению континентальных тектонических платформ, воздействуя на магму Земли.

– Потрясающе.

– Кстати, что с экспедиционным планом? Удался?

– Вполне. Половину оборудования доставят в Антарктику сегодня вечером. Остальное полетит вместе с нами. Вам когда-нибудь доводилось иметь дело с оружием?

– А электронная пушка считается?

– Нет.

– Тогда не доводилось.

– Мне тоже. Но теперь нас собираются вооружить. Сами понимаете, в целях личной безопасности. Так ведь, адмирал?

Дауэр не ответил.

– Не-а, ни черта я не понимаю. Но бог с ними. По сути, какая разница? Не заставят же нас стрелять в самих себя, верно?

Мейтсон посмотрел на экран, потом на физика. Гэнт, перехватив его взгляд, негромко спросил:

– Что-нибудь ищете?

– По-моему, за все это время на Солнце не произошло ни малейшего изменения. Когда же бури прекратятся?

– Неизвестно, – произнес Хаккетт.

– Но ведь чем-то они обусловлены? Не сами же по себе разыгрались?

– Не исключено, что сами по себе, – сказал Хаккетт. – Солнце – упорядоченная система.

– Да уж! – воскликнул Мейтсон. – Сплошные ядерные взрывы. Что в этом упорядоченного?

– Упорядоченность – понятие относительное, – ответил Хаккетт. – Единственный ядерный взрыв здесь, на Земле, – уже катастрофа. На Солнце же, где реакции ядерного синтеза осуществляются непрерывно, аномалией считалось бы наше с вами появление. Солнце живет по своим законам и четко их соблюдает. По крайней мере, просыпаясь каждый день по утрам, мы неизменно его видим. Вот оно, светит, выполняет свои солнечные обязанности. Так было миллионы лет. Об энтропии вы что-нибудь слышали?

– Естественно. Энтропия – мера неупорядоченности в системе. Все разрушается. Если уронишь на пол кружку, она разобьется. И больше никогда не станет такой, как прежде.

– Правильно. Все рано или поздно разрушается. Ученые называют это неупорядоченностью. Так для чего же мы существуем?

– Ну?

– Жизнь. Деревья. Мы. Черт, да даже облака! Если в мире столько бестолковщины и если так и должно быть, как нам удается это сносить? Порядок рождается из хаоса. Это циклический процесс. Порядок – хаос – порядок – хаос.

Мейтсон задумался: несмотря ни на что, Хаккетт отнюдь не являл собой олицетворение спокойствия.

– Почему же тогда у вас такой вид, Джон? Будто вы увидели призрака?

– Что происходит, когда жесткая, но упорядоченная система внезапно превращается в неразбериху? Когда четкость сталкивается с бардаком?

Мейтсон моргнул.

– Черт его знает.

– Есть такое математическое понятие – бифуркация Хопфа, названное именем немецкого математика Эберхарда Хопфа. В устойчивой системе при ничтожно малом изменении ее параметров непременно возникает колебание. Сначала совсем незначительное, но со временем оно разрастается. То есть, по сути, совершенно внезапно стабильное состояние сменяется нестабильным.

– Что происходит потом? Все нормализуется?

– В конечном счете, да. Большинство химических реакций протекает в несколько стадий при участии различных промежуточных веществ. Вспомните знаменитую автоколебательную реакцию Белоусова-Жаботинского, или просто БЖ, со сложной нелинейной динамикой – от простых периодических колебаний до различных видов хаоса. Если добавить окислительно-восстановительный индикатор, можно следить за ходом реакции по изменению цвета. Через равные промежутки времени жидкость становится то желтой, то бесцветной. Никакие внешние силы на нее не воздействуют. Все подобные явления – краеугольный камень теории сложности вычислений.

– И?..

– Некоторые звезды обладают лишь этими свойствами. Их называют пульсарами, Ральф. Одни пульсары вибрируют каждую секунду, другие – всего раз в несколько недель. Взгляните как-нибудь на небо, сразу найдете такую звезду. – Он закусил нижнюю губу, определенно чем-то взволнованный. – По-моему, наше Солнце – тоже пульсар.

– Что?

– То, что я вижу на экране… Тут налицо и бифуркация Хопфа, и реакция БЖ. Похоже, Солнце гораздо старше, чем мы думали, да еще и пульсирует. Невообразимо редко – раз в двенадцать тысяч лет. Гравитационные волнения могут оказаться лишь прелюдией к чему-то гораздо более грандиозному.

Дауэр потребовал разъяснений.

– Хотите сказать, последуют более серьезные вспышки, чем мы предполагали?

– Представьте, – вновь заговорил Хаккетт, – что вся поверхность Солнца закипает и превращается в облако. Оно и породит кошмар на всю Солнечную систему. – Он повернулся к Мейтсону. – По-моему, Ричард сказал, что в некоторых древних мифах упоминается и о пожарах? Будто мир страдал не только от масштабных землетрясений и потопов, но и от огня? Адмирал, плазменное облако таких размеров не пощадит ни Южный полюс, ни Северный. Один из них втянет его в себя. Тот или другой.

– Ужас, – выговорил Мейтсон, прекрасно понимая, что за опасность им грозит.