«Если чего подбросить надо, так ты, Митя, не стесняйся, скажи, — Брежнев по-дружески тыкал огромным кулаком в хлипкую грудь семидесятилетнего Устинова, которую буквально месяц назад лично украсил Звездой Героя Советского Союза. — Ты же знаешь, друг: для нашей армии мне ничего не жалко! А для фронтовой разведки (именно так и не иначе называл Брежнев ГРУ) — и подавно…»

Никифоров внимательно, словно увидел своего шефа впервые в жизни, посмотрел на Коновалова и подумал: «Если бы он только знал, как хочу я сесть в это кресло, получить право на ТАКУЮ снисходительную улыбку, на эти властные манеры барина, даже не сомневающегося в том, что весь этот замкнутый мир личной усадьбы принадлежит только ЕМУ и никому больше!..»

— Вызывали, товарищ генерал армии?

Коновалов оторвал голову от бумаг.

— Садитесь.

Никифоров насторожился. По телефону шеф разговаривал с ним совсем другим тоном.

— Почему не доложили о провале операции в Лондоне? — без подготовки, с места в карьер, взвизгнул начальник ГРУ.

— Сегодня собирался доложить, товарищ генерал армии. Сообщение поступило вчера в 21.00, и я…

— Шифровка пришла в 19.45,— нервно поправил Коновалов. — И сразу по ее получении вы уехали с работы, хотя знали, что я все еще в кабинете и домой не собираюсь. Куда вы так срочно поехали, Никифоров? Кому вы решили доложить о содержании секретной шифротелеграммы, а?

— Товарищ генерал армии! — Никифоров вздернул подбородок и посмотрел на шефа уничтожающим взглядом. — Я такой же офицер, как и вы, а потому требую…

— Вы не офицер, а говна кусок! — истошно заорал шеф ГРУ и стукнул кулаком по столу. — Ты с кем игры играешь, дешевка?

— Что? — Никифоров открыл рот, но выдавить из хоть какие-то слова защиты так и не смог.

— Оружие!

— Что вы сказали? — Никифорову показалось, что он ослышался.

— Я сказал: «Сдать оружие!» — крикнул Коновалов.

— Оно у меня в сейфе, товарищ генерал-лейтенант.

— Я тебе не товарищ, паскуда! Ты что же делаешь, а? На кого работаешь, мерзавец?! Тебе кто разрешил влезать в «Дым» без моей команды?! Во имя какой такой цели ты Четвертого в расход пустил?! Почему убит Волков?! Чем на самом деле занимались мои люди в Лондоне?! Кто похоронки на них писать будет?! Ты что, хотел меня подставить? Кому? Зачем? На кого ты работал?.. Говори, подонок!

— Я отказываюсь разговаривать с вами в таком тоне, — устало отмахнулся Никифоров и попытался встать, но замер, остановленный жутким воплем Коновалова:

— Сидеть! Я сказал, сидеть, негодяй!!

— Вы можете мне спокойно объяснить, что происходит?

— Спокойно тебе все объяснит Главный военный прокурор Советской Армии, который будет лично заниматься вашим делом, Никифоров… — перескакивая с «вы» на «ты», орал Коновалов.

— Я пока все еще являюсь вашим заместителем, товарищ генерал армии, — совладав с нервами, Никифоров заговорил жестко и быстро, не давая Коновалову себя перебить. — Вы ведете себя неподобающим образом. Извольте либо объяснить, на каком основании вы подвергли меня унизительным оскорблениям и ничем не подтвержденным обвинениям в должностных преступлениях, либо дайте мне возможность уйти и обратиться в вышестоящие инстанции, которые защитят мою честь офицера Советской Армии…

Коновалов внезапно успокоился и наградил Никифорова холодным, уничтожающим взглядом:

— С нервами, Никифоров, у вас все в порядке. Впрочем, сейчас вы прочтете вот ЭТО, — шеф ГРУ брезгливо, словно дохлую крысу за хвост, поднял две сколотые странички машинописного текста. — А я понаблюдаю, сохраните ли вы свое хладнокровие ПОСЛЕ прочтения…

Перегнувшись через стол, Никифоров взял страницы, ОХВАТИЛ текст сразу, по диагонали, после чего стал читать уже не торопясь. Он все понял с первых же двух абзацев. КТО-ТО, шаг за шагом, излагал в письменной форме механизм двух его АВТОНОМНЫХ, никак не согласованных с Коноваловым, операций в Англии и Голландии. Детали наглядно свидетельствовали, что автор докладной записки непостижимым образом знал то, что могли знать ТОЛЬКО два человека — генерал Цвигун и сам Никифоров.

«Все!» — подумал про себя начальник Управления внешней разведки ГРУ и аккуратно положил бумаги на стол Коновалова.

— На что вы рассчитывали, Никифоров? — неожиданно тихо поинтересовался шеф ГРУ, не отрывавший от генерала цепкого, изучающего взгляда.

— Во-первых, на то, что эти бумаги никогда не появятся на вашем столе. Откуда они у вас, Игорь Борисович?

— Какое это имеет значение? — пожал плечами Коновалов. — Главное, что все изложенное в них — правда. А во-вторых, Никифоров?

— А во-вторых, я рассчитывал на ваше кресло, Игорь Борисович, — спокойно ответил Никифоров.

— На мое кресло?! — взвился шеф ГРУ. — Кто мог вам пообещать такую чушь? Кто, Никифоров?!

— Теперь это уже не имеет никакого значения.

— Будет назначено служебное расследование. И вы расскажете все!

— До служебного расследования надо еще дожить, товарищ генерал армии, — невесело улыбнулся Никифоров.

— Доживешь, паскуда! — вновь сорвался на крик начальник ГРУ. — Доживешь как миленький! Я тебя…

Коновалов продолжал что-то говорить, обличать, стуча кулаком по столу и визжа так, словно подле его кожаного кресла с высоким подголовником сидел прирученный карлик, остервенело выкручивавший яйца своему патрону. Но Никифоров уже ничего не слышал. Он вспоминал лицо своей жены-покойницы, заброшенный дом в Барвихе, такого устроенного и благополучного сына, которому теперь придется ой как не сладко… Мысли были путаные, обрывочные, да он, собственно, и не собирался ничего стыковать. Ему вдруг стало страшно от того, что какую-то крошечную, микроскопическую часть мозга освежало неожиданное, труднообъяснимое ощущение легкости, освобождения. Впервые за долгие годы он ничего не хотел анализировать, сопоставлять, взвешивать. Собственно, ему и так было все понятно… В какой-то момент у Никифорова мелькнула мысль плюнуть на весь этот кремлевский пиетет, на эти тайны Старой площади и Лубянки и подробно рассказать своему начальнику и еще совсем недавно доброму другу обо всем, что произошло за эту сумасшедшую неделю. Он представил себе, как будет доказывать ЗАПЛАНИРО- ВАННОСТЬ всего происшедшего с ним, как объяснит Коновалову, что он, генерал-лейтенант Никифоров, совершенно случайно, по-глупому, оказался втянутым в игру, где его использовали как второстепенную пешку и пожертвовали в самый подходящий для этого момент… Однако, взглянув на красное от гнева лицо начальника ГРУ, внутренне махнул на все рукой. Крах своей карьеры и неминуемую гибель Никифоров воспринимал с хладнокровием старого циркового борца, который давно уже боялся признаться себе в том, что ненавидит ковер в центре манежа, с трудом переносит резкий запах пота, судорожный страх поражения, необходимость постоянно быть в форме…

«Продаться — дело нехитрое, — закрыв глаза, подумал Никифоров. — Продаться, КОМУ НАДО — вот искусство! Куда ты полез, старый идиот?! Ты же всегда смеялся над политиками, совавшими нос в разведку. Так почему же ты не смеешься над собой, профессиональным разведчиком, так по-глупому, по-дилетантски сунувшимся в политику?!

— Уведите арестованного!..

Услышав последнюю фразу, генерал-лейтенант чуть наклонился вниз, словно его согнула тяжесть ужасных обвинений, коротким, выверенным движением выхватил из прикрепленной к щиколотке кобуры армейский «вальтер», ловко сдвинул кнопку предохранителя и, приставив теплое дуло ко лбу, нажал спусковой крючок…

Когда на звук выстрела в кабинет начальника ГРУ вбежали офицеры, генерал армии Игорь Коновалов находился в глубоком ступоре. Его мертвенно бледное, как выбеленная стена за спиной, лицо, забрызганное алой кровью Никифорова, напоминало абстрактную картину, в которой цветовые контрасты заслоняют первоначальный замысел художника…

Май 1978 года

…Сразу же по прилете генерал Семен Цвигун был размещен в той же резиденции и в тех же комнатах, что и его ненавистный шеф. Атилла Хорват, встретивший первого заместителя председателя КГБ СССР и четырех его телохранителей в отгороженном колючей проволокой правительственном секторе международного аэропорта, вежливо осведомился о самочувствии высокого гостя. Впрочем, не надо было иметь особые познания в психологии, чтобы убедиться: Цвигун пребывал в подавленном состоянии духа. За те сорок минут, что кортеж машин следовал из аэропорта в резиденцию, он не проронил ни слова, изредка рассеянно поглядывая в окно.