Вырвав из пакета кусок ваты, Ванюхина обильно смочила его виски и аккуратно обтерла края ран, внимательно следя за реакцией раненого. Лицо Мишина покрылось мертвенной белизной, на лбу выступили крохотные бисеринки холодного пота. По всему было видно, что сознание к нему вернется не скоро.

Обе раны были сквозными: пули, не успевшие набрать скорость и встретившие сопротивление тела, застряли в толстой гобеленовой обшивке диванчика. Лариса Петровна сделала то, что хотела сделать и теперь завершала первый этап «беседы». Закончив промывать раны, Ванюхина наложила на них по два тампона, залепила лейкопластырем и еще раз, наклонившись над безжизненным лицом Мишина, оттянула оба века. И в ту же секунду массивное туловище Мишина, словно под воздействием мощного разряда электрического тока, резко выгнулась. Его крупная соломенная голова, как раскрученная праща, со свистом врезалась в переносицу Ларисы Петровны. Удар был настолько неожиданным и сильным, что Ванюхину буквально подбросило в воздух и отшвырнуло на противоположный диванчик.

В купе воцарилась мертвая тишина.

С искаженным лицом Мишин сполз вниз, опустившись на колени в узком проходе между двух диванчиков. Превозмогая пронзительную боль в теле, Мишин сумел подняться и тут же в изнеможении рухнул на скрюченное тело Ванюхиной. Минут пять ему понадобилось, чтобы сделать следующее движение. Скованный наручниками и практически лишенный возможности передвигаться, Витяня взглянул на Ванюхину. Неподвижное лицо женщины, еще совсем недавно такое тонкое и многозначительное, превратилось в кровавое и отечное месиво. Удар головой сломал Ларисе Петровне переносицу и, судя по всему, осколки раздробленной кости проникли в мозг…

У Витяни гудела голова, раны горели так, словно их проткнули раскаленными шомполами… Собрав все силы, Мишин со стоном, чувствуя, что вот-вот потеряет сознание от пронзительной боли, занес над окровавленным лицом Ванюхиной скованные браслетами руки и обрушил их на голову женщины. И только потом, привалившись обессиленно к спинке дивана, он понял, что добивал труп…

Очнулся Мишин от стука в дверь.

«Вот и все!» — как-то ПУСТО мелькнуло в голове.

Он видел пистолет Ванюхиной, отлетевший от удара в угол купе, понимал, что необходимо найти в себе силы, встать, дотянуться до оружия и хоть как-то защитить себя…

«Сколько патронов в «магнуме»?.. — его мысли текли вяло, приторможенно, точно обмелевшая река. — Вспомни, Витяня, сколько патронов в обойме «магнума»? Она стреляла дважды… Вот стерва, а! Открой рот!.. Я тебе открою, падла!.. Как хорошо, что Ингрид не видит меня сейчас… Зачем ей было нужно, чтобы я открыл рот?.. Ингрид, я не брачный аферист, я просто болван… Там должно остаться несколько патронов… Встань, скотина!.. Встань, нагнись, подними пистолет… А наручники?.. Сейчас они войдут и будут делать из меня форшмак… Господи, я же обещал ей позвонить… Откуда?.. Как?..»

Стук в дверь повторился.

Сначала короткий, потом длинный. И еще раз.

«Я так и не наменял монеток для таксофона…»

Это была его последняя мысль. А потом все медленно стекло вниз, как растаявшее мороженое…

Он очнулся от жуткой боли в левом плече, открыл глаза и увидел над собой седую голову Дова.

— Добро пожаловать в ад, приятель? — по-русски, без малейшего акцента, пробормотал израильтянин.

— Где мы?

— В машине, совершенно не приспособленной под карету «скорой помощи», — откликнулся Дов и бросил на иврите какую-то фразу водителю.

— Что ты ему сказал?

— Чтобы не гнал так сильно. Мы едем по дороге, которые на картах обозначают как второстепенные.

— Это ты стучал в дверь, Дов?

— Прости, если это выглядело невежливо.

— Как вы меня прошляпили, сапожники?

— Неважно, — отмахнулся Дов. — Главное, что нашли вовремя. Кстати, кто тебя так профессионально перебинтовал?

— Она.

— Убийственная логика, — покачал головой израильтянин. — Дырявить тело, а потом собственными руками обрабатывать раны.

— Она просто не успела приступить ко второму действию…

— Ты знаешь, я догадался.

— Много их было?

— Не очень. — Дов как-то невесело усмехнулся. — Но работали ребята красиво, ничего не скажешь!..

— Ты используешь прошедшее время просто так или?..

— Или.

— Я чего-то скверно себя чувствую, Дов…

— Это от потери крови… Когда мы вошли в купе, ты был окольцован наручниками, как птичка из Красной книги. Чем ты достал, Виктор?

— Головой.

— Хм, здорово! Как раз на голове у тебя нет незаметных повреждений. Впрочем, если иметь дела с такими пациентами, как ты, нашим врачам безработица не грозит.

— Не напрягайся зря, Дов, — простонал Мишин. — И передай еврейским врачам, что я буду любить их всегда, но только на расстоянии.

— Это почему?

— Потому, что в Израиль я вернусь только в гробу.

— У нас хоронят в саване, Виктор.

— Значит, только в саване.

— Почему ты так не любишь Израиль? — улыбнулся Дов.

— Очень даже люблю, — пробормотал Витяня, закрыв глаза. — Прекрасная страна, первоклассные шпионы и всего только два мелких недостатка — климат мерзкий и люди вредные.

— Как и все русские, ты — антисемит, Виктор, — вздохнул Дов и поправил чье-то свернутое пальто, подложенное под его голову.

— Имею моральное право, — проворчал Мишин. — Ты честный человек, Дов, а потому засвидетельствуешь в случае чего, что я проливал кровь за еврейский народ.

— Как жаль, что еврейский народ вряд ли об этом узнает.

— Не жалей об этом, Дов. Знаешь, как называют в России таких, как мы с тобой?

— Естественно, не знаю.

— Бойцы невидимого фронта!

— Красиво.

— А как называют нас в Израиле?

— Хаморим.

— Это на иврите?

— Да.

— Переведи.

— Ослы.

— Тоже не слабенько, — пробормотал Мишин, кряхтя достал из кармана смятую сигарету и протянул израильтянину спички, чтобы тот дал ему прикурить. — Истина, как всегда, посередине. Смотри как точно получается: «Ослы невидимого фронта».

— А те, кто курит при двух пулевых ранениях, ослы вдвойне, — осуждающе покачал головой Дов.

Машина резко скрипнула тормозами.

— Кажется, приехали, — пробормотал Дов и внимательно посмотрел на Витяню. Мишин перехватил взгляд израильтянина и грустно улыбнулся:

— Ну, не тяни, коллега! Куда меня теперь? К вам? К американцам? В расход?..

— Как скажешь, русский брат… — Черные глаза Дова блеснули. — Сегодня музыку заказываешь ты.

— Ты это серьезно, Дов?

— Какие могут быть шутки с раненым! — пожал плечами моссадовец. — Насчет американцев ничего конкретного сказать не могу. Впрочем, меня никто и не уполномачивал. Тут ты с ними разбирайся сам. Что же касается нашей конторы, то здесь тебе — открытый билет с незаполненной датой вылета. Ты свободен от всех обязательств, Виктор Мишин. Тебе велено передать «спасибо» и «прощай». В том случае, понятно, если ты не захочешь вернуться на Святую землю.

— Значит, могу убираться на все четыре?

— Очень точно сформулировано, — хмыкнул израильтянин. — На иврите так в жизни не скажешь.

— Потому что на вашем пятачке элементарно деваться некуда! Четыре стороны — это не для Израиля, коллега. Вы можете только вознестись…

— Вредный ты человек, Виктор.

— Не вредный, а объективный, — поправил Мишин и попытался приподнять голову, чтобы выглянуть в окно. — Где мы сейчас? На вокзале? В порту?

— В Хитроу.

— Тогда посади меня на первый же самолет в Копенгаген, — быстро проговорил Мишин. — Я заплачу.

— Я сам тебя ДОВЕЗУ до Копенгагена, — поправил Дов. — Так, для перестраховки. Тем более что я догадываюсь, какой адрес надо будет назвать по приезде таксисту…

— Я надеюсь, что ты не забудешь этот адрес, Дов.

— Если только ты доживешь по нему до моей отставки, — пробормотал израильтянин, вытаскивая изо рта Мишина сигарету и с омерзением вышвыривая ее за окно. — Раньше нам просто не о чем будет разговаривать.