Очевидно, этот мужчина все делал стремительно. Настолько, что, по логике вещей, просто не должен был успеть надоесть женщине. Но, — странное дело! — его присутствие от этого вовсе не казалось менее тягостным. И воспоминание о студенческом анекдоте, который когда-то я считала весьма остроумным — «Если бы я знал, что вы девушка, я бы так не торопился». «Увы, вы так торопились, что я не успела снять колготки» — вызвало во мне лишь печальную улыбку…
Мой второй по счету трансатлантический перелет, включая получасовое ожидание в стеклянном отстойнике черно-белого Дакара, где я впервые в жизни попробовала ледяной шербет, о котором столько читала в «Тысяче и одной ночи», занял в общей сложности около пятнадцати часов. Летели мы с безымянным мускулистым конвоиром в атмосфере совершенно непристойной роскоши первого класса. Могу сказать на основе личных наблюдений, что в советской военной разведке, впрочем, как и в КГБ, денег на транспортные и командировочные расходы явно не жалели. Единственное пришедшее мне в голову объяснение столь нетипичной для простых советских людей тяги к роскоши сводилось к следующему: очевидно, все это делалось из сугубо профессиональных, тактических соображений. Как известно, в тяжелых условиях работы на Западе лучше всего маскироваться под богатого и здорового человека. Поскольку бедные и больные здесь традиционно вызывают подозрения…
Лично я, к тому времени уже достаточно вкусившая от потребительских благ западной цивилизации, никак не могла к ним привыкнуть. Точнее, не к ним самим, а к принципу несправедливого распределения общественного продукта. Мои уши сразу же превращались в иллюстрацию к великому гимну «Алеет Восток» стоило мне только подумать, что там, за моей спиной, в пассажирском салоне для «обычных» людей, едят и пьют совсем не то, что подносила мне с интервалом в несколько минут потрясающей красоты стюардесса, похожая на Симону Синьоре в молодости. К счастью, на сей раз к услугам пассажиров первого класса была не только вся мыслимая еда и напитки, но также походный газетно-журнальный киоск с мировой периодикой, что позволило мне отвлечься от мыслей о вопиющем социальном неравенстве и провести полет практически до промежуточной посадки в Дакаре в полном молчании, обложенной добрым десятком иллюстрированных французских журналов.
Моего конвоира такое положение вещей, по-видимому, полностью устраивало. Не знаю, что там ему про меня рассказал юннат в панаме, у которого, на правах старшего советского разведчика в далекой Бразилии, видимо, хранились досье на всех неблагонадежных советских людей, оказавшихся по стечению обстоятельств за рубежами социалистической Отчизны, но меня он явно побаивался. Или остерегался вступать в прямой контакт. Не случайно любитель резиновых шлангов, усадив меня у окна в первом ряду, прилежно пристегнулся по соседству ремнями, уставился в одну точку и так, не меняя сосредоточенного выражения на мужественном лице, провел весь полет почти до самого Дакара. Ожил он, к моему несчастью, лишь однажды, когда я предприняла попытку приподнять онемевшее тело с огромного кресла, в котором запросто могли поместиться три пассажирки моей комплекции.
— Вы куда? — коротко осведомился провожатый и, клянусь, в этот момент его хрящеватые, поросшие неприятными короткими волосками уши навострились и пару раз прянули, словно у служебной немецкой овчарки, почуявшей нарушителя на неспокойной советско- монгольской границе.
— В туалет.
— Я вас провожу.
— Вы это серьезно? — тихо спросила я.
— А разве я с вами хоть раз пошутил?
— Стоит ли после всего, чтобы было между нами, демонстрировать такую отчаянную галантность?
— Стоит, Валентина Васильевна.
Я набрала полные легкие воздуха и, стараясь сразу же не впадать в истерику, отчетливо произнесла:
— Гражданин начальник или как там вас еще! Возможно, в суете регистрации и в окружении экзотических дам вы просто не заметили одной важной детали. Так хочу вам напомнить, гражданин начальник: биологически я — женщина. То есть пол у меня в отличие от вашего — женский. Для таких, как я, существуют отдельные туалеты. Равно как и для таких, как вы. В эти туалеты принято ходить в одиночку, чтобы помыть руки, пописать, поправить прическу или макияж, сполоснуть лицо, подмышки или задницу — короче, в зависимости от возникших обстоятельств…
— Я все это знаю, — процедил конвоир.
— Я надеюсь, что вы искренни в своем признании, гражданин начальник.
— Правильно надеетесь.
— Так я могу пройти в туалет к взаимному удовлетворению?
— Я вас провожу, — набычившись, угрюмо повторил мой конвоир.
— Сортир расположен всего в полутора метрах, за занавеской, — терпеливо объяснила я. — Стоит ли так беспокоиться, товарищ? В крайнем случае я сделаю привал на полпути и передохну.
— Не болтайте лишнего, Мальцева!
— А вы не действуйте мне на нервы! — рявкнула я, теряя терпение. — Никак не могу понять: то ли идиот вы, то ли выполняете инструкции, составленные еще большим идиотом. А скорее всего, и то и другое!..
— Вы, кажется, хотели в туалет, — примирительно напомнил мой конвоир. Ему явно не хотелось затевать перебранку в добропорядочном обществе пассажиров первого класса. Скандалы с женщинами, да еще затеваемые в местах скопления солидной публики, — малоприятная визитная карточка для уважающего себя мужчины. Особенно если первым требованием его профессии является девиз «Быть как все!».
— И продолжаю хотеть! — прошипела я. — Но не в компании с омерзительным мужчиной. Да я бы с вами на одном гектаре с…
— Не хамите! — он повернул ко мне свое чеканное лицо. — И успокойтесь, Бога ради. И чего это вы так всполошились, не пойму? Я, кстати, вовсе не собираюсь заходить с вами в туалетную кабинку…
— Так что же вы раньше молчали, кормилец вы мой?! — Я изобразила на лице бурную радость. — Так бы сразу и сказали! Это же принципиально меняет дело! Вот это, я понимаю, настоящая воспитанность интеллигентного человека — отказаться заходить вместе с дамой в туалет! Скажите, а что в таком случае вы собираетесь делать?
— Да ничего особенного, — пожал плечами атлет и небрежно вытащил из бокового кармашка стоящего в ногах дорожного саквояжа пару наручников на длинной металлической цепочке. Видимо, накануне вылета в Амстердам мой атлетически сложенный конвоир всю ночь полировал эти наручники зеленкой и солидолом. Иначе было просто невозможно добиться столь впечатляющего серебряно-хромированного блеска. Как околдованная приворотным зельем, я смотрела на мерное покачивание наручников перед моим носом. — Мы выйдем с вами в тамбур вместе, Валентина Васильевна, — с энтузиазмом продолжал конвоир. — Вы наденете этот изящный браслетик на запястье, после чего можете спокойно проследовать в туалетную кабинку и оправиться…
— Оправляются старшины в каптерке и пьяные офицеры перед своими потаскухами из числа вольнонаемных! — взорвалась я. — Вы хоть изредка думаете, что говорите?! Или вы сын полка, которого подбросили завернутым в портянку прямо в казарму, в момент построения?
— Так что, Валентина Васильевна, браслетик наденете или как? — деловито осведомился атлет, игнорируя мои издевки и просветительский пафос.
— Даже не подумаю!
— Что, совсем расхотелось по нужде?
— Да как вы не понимаете, насколько мерзка и унизительна та дичь, которую вы так упоенно несете?! Да и потом, соберите вы в одну волевую точку свои куриные мозги: ну, КУДА я могу исчезнуть из самолета, который летит на высоте девяти километров? ЧТО я могу сделать такого антисоветского в туалетной кабинке? Прорыть подземный ход во второй салон? Дернуть стоп-кран? Утопиться в унитазе? Сбросить в Атлантический океан атомную бомбу?..
— На сей счет существуют жесткие инструкции, Валентина Васильевна, — атлет доверительно склонился в мою сторону. — А я — человек военный…
— Вы действительно тупой, человек военный, или искусно притворяетесь? — зашипела я. — Как вы вообще представляете себе эту идиотскую процедуру?
