– А чего говорить? С Семеном мы просто шутили. Он ведь зачем весь разговор затеял? Видит, что ты нос повесил, о матери горюешь. Ну и, что бы тебя от этих мыслей отвлечь, начал шутить. Сразу-то и я было не понял его, думал, серьезно. А с Семеном мы кореши, хоть он постарше меня. Он тоже моряк, электрик, понятно?

– А я-то думал!…

– «Думал, думал»… Сказано же, моряки – одна семья. А раз ты запечалился, ну как тебя оставить, чтобы ты невеселый был! То-то…

В Вологде Николай расстался с друзьями-матросами. Здесь пришлось сделать еще одну пересадку. Когда оформил проездные документы на следующий поезд, отправил домой телеграмму.

Почти всю остальную часть пути Николай лежал на верхней полке, думая о том, как встретится с отцом и матерью, вспоминал о своих одноклассниках Толе Зубихине и Аркаше Заводчикове. Они, конечно, сразу же прибегут к нему, как только узнают, что он приехал, будут завидовать и расспрашивать о флоте, пригласят к себе в класс. Классная руководительница Майя Трофимовна поведет его показывать учителям и будет говорить о нем только хорошее, а не жаловаться на него, как бывало прежде, что он испортил парту, вырезав ножом свои инициалы; или на то, что дергал Соню Петрухину за косы во время урока.

В поезде на верхней полке было тепло и немного душно. Николай засыпал, видел сны, просыпался и снова засыпал.

– Коленька! – услыхал он голос матери, как только появился в дверях еще не совсем остановившегося вагона. – Коленька!

Алевтина Сергеевна шла за вагоном и протягивала к нему руки.

Наконец Николай сошел на перрон, и мать обняла его, целуя и плача.

– Мама, но ты же болеешь? – спросил Николай, когда мать выпустила его из объятий.

– Болею. Но теперь мне лучше, и я вышла встретить тебя.

– А папа?

– Папа недавно уехал на Урал. Там новый завод строит. Я сообщила ему телеграммой, что ты приезжаешь, и он завтра же прилетит.

– А ты, мама, в самом деле болеешь?

Алевтина Сергеевна посмотрела на сына большими, влажными от слез глазами.

– Ты же знаешь, что у меня слабое здоровье. Папа уехал, и я почувствовала себя совсем плохо. Врач Никита Федорович заверил мою телеграмму, чтоб вызвать тебя. Я так по тебе истосковалась. Ну, дай я посмотрю на тебя. Ах ты мой морячок! Но если бы не папа…

Она не договорила, взяла Николая за руку, и они пошли.

Николаю неудобно было идти так с матерью. Чтобы отнять у нее свою руку, он решил поправить вещевой мешок, засунул пальцы за лямки, да так и пошел.

Город был прежним. Каким он его оставил. У продовольственных магазинов в очередях стояли женщины и старики со старыми залатанными кошелками. Краска на домах давно не обновлялась и сползала пятнами, отчего все дома выглядели рябыми. Ворота во двор у многих домов выломаны, очевидно, на дрова. Бледные ребятишки бегают в изодранных брезентовых туфлях на босу ногу, а запачканные заводской грязью ремесленники ходят в непомерно больших шинелях и тяжелых ботинках из яловой кожи.

Около самого дома, в котором жили Лизуно-вы, встретился Толя Зубихин. Он шел из школы. Николай хотел, чтобы Толя сейчас же пошел к нему, но Алевтина Сергеевна взяла сына за руку, сказала:

Коле надо отдохнуть после дороги. Приходи, Толя, завтра.

– Завтра с утра приходите с Аркашей, – сказал Николай, краснея оттого, что мать взяла его за руку, как маленького. – Обязательно приходите.

Дома мать спросила:

– Кушать будешь?

– Буду, мама.

Алевтина Сергеевна ушла на кухню, а Николай прошел в свою комнату. Здесь все оставалось по-прежнему: кровать, покрытая светлым пикейным одеялом, столик, за которым он готовил уроки, этажерка с книгами, а на стене висела голова лося с широкими ветвистыми рогами – подарок отца ко дню десятилетия Николая.

В ящиках стола лежали его ученические тетради и учебники. Он развернул тетрадь по русскому языку и на первой странице увидел жирную тройку. На второй странице стояла жирная двойка.

«Куда все это, – подумал Николай. – Тетради надо выбросить, а учебники отдать ребятам».

– Иди кушать, – позвала мать.

На другой день зашли Толя Зубихин и Аркаша Заводчиков. Они долго расспрашивали о школе юнгов. Толя попросил у Николая примерить бушлат и бескозырку, а потом уже не снимал их, хотя в комнате было тепло.

– Знаете, какие морские узлы бывают? —

спросил Николай товарищей и, когда те признались, что о морских узлах они только что-то слыхали, но по-настоящему ничего не знают, принялся показывать им на шнуре: – Вот этот узел вы, конечно, знаете. Это прямой узел, каким бабы и вообще все гражданские завязывают. А вот как вяжется рифовый. Попробуй, сорви его. – Он подал Толе узел, тот потянул его за один конец, потом за другой, но узел держался. – А вот, смотри. Раз!… И узла нет. Если бы найти подходящий трос, я показал бы вам беседочный и боцманский узлы. Они посложнее. А вот «кошачьи лапки».

Толя спросил:

– А почему это говорят, что корабль идет со скоростью стольких-то узлов в час?

– Неправильно говорят. «В час» не надо говорить. Просто: корабль идет со скоростью, например, тридцати узлов. Если корабль проходит один узел, то значит, что проходит он одну милю в час. Миля и есть узел. А чему равняется одна морская миля? Одной тысяче восьмистам пятидесяти двум метрам. Есть еще кабельтов. Это десятая часть мили.

Потом Николай рассказал о Соловках, о множестве рыбы в озерах, о древнем кремле.

Аркаша слушал внимательно, а потом сам рассказал другу, как они, ученики седьмого класса, собирали металлический лом, готовили подарки для бойцов фронта, организовали тимуровскую команду и помогали семьям тех, кто воевал.

– Толина фюзеляжная модель, – сказал Аркаша, – установила новый городской рекорд.

– Правда, Толик?

– Правда.

– Трави баланду! – усомнился Николай скорее для того, чтобы щегольнуть морским словечком.

– Нет, правда, правда.

– Трави до жвака-галса!

– А что такое жвака-галс[11]?

Николай снова овладел вниманием товарищей. Он рассказывал, а его слушали. Теперь он чаще вставлял «полундру», «амбу», «курс», «дрейф», «пеленг» и другие мудреные морские слова.

Аркаша все-таки выбрал момент в Николаевой трескотне, спросил:

– Захаров как там?

– Ничего, вкалывает.

Толя сказал:

– А отец его здесь, в городе.

– Ну?!

– Правда, правда. По ранению приехал.

С костылями ходит. В ногу ранили его. Мы ему сказали про тебя. Обещал зайти к вам.

– Вот здорово! Гурьку бы сюда. Нельзя. Не отпустят.

– А тебя отпустили?

– Меня? У меня мать больная. Врач телеграмму заверил.

Николай почувствовал себя неловко и заторопился пригласить друзей на вечер, который решила устроить мать в честь его приезда.

Василий Михайлович Захаров зашел к Лизу-новым в тот же день.

– Моряк! – воскликнул он, глядя на Николая. – И Гурька мой таким же манером одет? Моряки – сила! На юге фашисты зовут их «черной смертью». Очень боятся фашисты моряков.

Он то вертел в руках костыль, то клал его рядом с собой на стул, то ставил и опирался на него.

– Гурьян-то там как, а?

– Служит.

– Служит? Ишь ты! А школа ваша где находится?

– На Соловках. Остров есть такой в Белом море.

– Там монастырь, что ли, до революции был?

Николай рассказывал о Соловках, о том, как ехали туда, как строили землянки, об учебе и первых выходах в море.

Василий Михайлович слушал, кивал головой, вздыхал, а иногда удивлялся:

– Скажите, а!

– В конце он справился:

– А фашистские самолеты у вас не бывают?

Ну, это хорошо, если они, подлецы, туда дорогу еще не узнали. Я думаю поехать на Соловки. А что мне здесь делать? Воевать я пока не могу, так хоть с сыном повидаюсь. Сам-то ты когда собираешься обратно уезжать?