Мне ни правдами, ни сказками

не забыть такой поры…

Там звенящими салазками

кто-то падает с горы.

Там блестят и пахнут шишками

начала январей.

Там боялась я с мальчишками

ловить нетопырей.

Там ветра поют тростинками

у маленькой реки,

и под тонкими осинками

сидят боровики.

Там сугробы пахнут вёснами

(звончей, ручей, журчи!),

а под мартовскими соснами

токуют косачи;

а метелями крылатыми,

когда вокруг темно,

ходит серый волк с волчатами

под мамино окно;

и, рванув цепями тряскими,

воют псы у конуры…

Мне ни правдами, ни сказками

не забыть такой поры!

…А вечер пришёл, и посёлок улёгся,

и тучи закрыли луну и звезду.

И я воровала лиловые флоксы

в заросшем малиной соседском саду.

В гривастой траве – ни дорожки, ни следа,

в обнимку с крапивой стоят лопухи.

Я ночью однажды из окон соседа

услышала: кто-то читает стихи.

И я пробиралась вдоль мокрого сада,

и боль, и дыханье в груди затая,

и слышала в окнах: «Гренада, Гренада!»

И снова: «Гренада, Гренада моя!»

Я, тесно прижавшись к некрашеной стенке,

забыла на клумбе чужие цветы,

забыла, что жжет от крапивы коленки,

забыла, что очень боюсь темноты!

…Расходятся тучи; протяжно и звонко,

горласто и долго орут петухи.

А в мокрой крапиве босая девчонка

дрожит от росы и бормочет стихи.

И прибегал зелёный май!..

И мы бросали дневники!

И в роще около реки

Тебе кричала я:

– Поймай!

Мальчишка мой,

мальчишка мой!

Поймай мне майского жука!..

Мы возвращались с полутьмой

из зарослей березняка.

И ты, сбивая с трав росу,

качал берёзку в две руки,

и мне в косынку и косу

вцеплялись майские жуки.

Потом забылся школьный класс

и пыльный город у реки,

и не боятся больше нас

смешные майские жуки.

Но, как и ты года назад,

забросив скуку дневников,

мой маленький вихрастый брат,

конечно, ловит тех жуков.

И я пишу письмо домой,

и я прошу издалека:

– Мальчишка мой!..

Братишка мой,

поймай мне майского жука.

Тихо шепчутся страницы,

в лампе горбится фитиль…

В дальний путь за Синей Птицей

вышел маленький Тиль-Тиль.

Окна настежь, двери настежь,

словно вдаль из-за угла

за большим крылатым счастьем

ночь мальчишку позвала.

Словно был за темной дверью

путь к заветному гнезду,

словно птица в синих перьях

ждёт его в своем саду.

Тихо шепчутся страницы

синей стаей легких птиц…

На подушке сон гнездится,

не поднять уже ресниц.

И пускай ему приснится,

что лежит у ног его

дальний путь за синей птицей,

птицей детства моего.

На окне в геранях тонко-тонко

солнце перепутало лучи.

За окном больничная трёхтонка

и на ней – знакомые врачи.

Были все какие-то другие;

стыл обед в кастрюлях на шестке.

Синий том «Военной хирургии»

спрятался в отцовском рюкзаке.

Мама становилась всё бледнее.

Грузовик сигналил со двора.

Из-за окон крикнули:

– Пора!..

Стало всё яснее и страшнее.

Громкие тяжелые рыданья,

всё слилось, ни взгляда, ни лица;

кто-то крикнул:

– Дочка, до свиданья! —

голосом любимого отца.

Отмелькала лугом Волчья Яма.

Грузовик скрывается за рвом…

Никогда не плакавшая мама

слёзы вытирала рукавом.

Встала у открытого окна,

плача и других не утешая,

и сказала медленно:

– Война…

Хорошо, что ты уже большая…

Тесный мир для девочки просторен.

Все шаги и быстры, и легки.

Девочке хотелось, чтоб Печорин

вдруг в неё влюбился от тоски.

Девочка не ведывала горя,

Глядя в мир из детского окна.

А большие воды на Печоре

не дают заглядывать до дна,

скрадывают отзвуки и краски,

сглаживают камни и пески…

Девочка придумывала сказки

и мечту – влюбиться от тоски.

Девочка, открой окно пошире,

не кричи, не плачь и не зови!

Ты поймешь в невыдуманном мире

силу не придуманной любви.