«Я опять убегу!..» Я опять убегу! И на том берегу, до которого им не доплыть, буду снова одна до утра, дотемна по некошеным травам бродить. Возле старой ольхи, где молчат лопухи, плечи скроются в мокрой траве. И твои, и мои, и чужие стихи перепутаются в голове. Я пою про цветы, потому что и ты на каком-нибудь дальнем лугу ходишь, песней звеня. И напрасно меня ждут на том, на другом, берегу! 1947 «Одна в поле греча…» Одна в поле греча, а от пчел нет житья! Одна в году встреча, да и та не моя. И песни, и речи — не отстанут друзья. Одна в году встреча, да и та не моя. 1947 «Я об этом не жалею…» Я об этом не жалею и потом жалеть не буду, что пришла я первой к пруду, что поверила тебе я. Тонко-тонко, гибко-гибко никнут вётлы над прудами… Даже первая ошибка забывается с годами. Я об этом не жалела, что вчера тебя встречая, ничего не замечая, я в глаза твои смотрела долго-долго, много-много. А теперь ресницы – вниз… Даже узкая дорога может на две разойтись. 1947 «Ты уходишь в синий вечер…» Ты уходишь в синий вечер… Ветер с поля пахнет гарью, носит семя спелой гречи, гнёт к ногам иван-да-марью. Ветер может всё на свете! А сегодня мне понятно: ты уйдёшь! И даже ветер не вернёт тебя обратно. 1947 «Я раздвину занавеси окон…» Я раздвину занавеси окон, я все двери настежь распахну, чтобы ты издалека-далёка увидал сейчас меня одну. Пусть влетит холодный ветер в двери, волосы и платье теребя… Я хочу, чтоб ты навек поверил в то, что мне не выжить без тебя. 1947 «На высоком берегу…» На высоком берегу я стою. Эту песню берегу — не пою. Кто-то бегает в пыли босиком. Улетают журавли косяком. Отцветает бересклет у плетней. Разгорается рассвет все сильней. Тихий вечер, коноплю теребя, помнит-знает, как люблю я тебя. 1947 «Ты меня неразгадкой не мучай…»
Ты меня неразгадкой не мучай: ты сказал, что однажды в году и берёза бывает плакучей, не стыдясь, у людей на виду. Я встречала плакучие ивы, горем гнутые поросли лоз, помню жгучие слёзы крапивы, но не знала плакучих берез. А сегодня примчались к берёзе невесенние тёмные грозы, и катились в зелёную озимь золотые холодные слёзы. 1947 «Снова до рассвета…» Снова до рассвета песня по равнине: «Как бы мне, рябине… Как бы мне, рябине…» Снег ко мне на плечи ветром нанесло. Никого навстречу нету, как назло. Медленней и строже зимняя заря. Промелькнёт прохожий возле фонаря. И опять ни звука на моей дороге. Будет та же скука, той же быть тревоге. Той же быть кручине, те же сны приснятся… «Как бы мне, рябине, к дубу перебраться?» 1947 Август Поздний август пришел без оглядки, задохнулся, устал, заспешил. Он осинам бордовые латки на зелёные платья нашил. Под еловые сизые лапы побросал с перехлёстом дождей сыроежек лиловые шляпы и косматые губы груздей. Взбудоражил тихоню Ветлугу, приподнял и размыл берега; разметал по колхозному лугу молодые крутые стога. В палисаднике вянет крушина, жернова захлебнулись зерном. На дороге буксует машина, до отказа гружённая льном. 1947 Хлеб 47-го Может быть, забудется и это: как, проклятым полымем паля, жгло хлеба засушливое лето, и от боли трескалась земля. Как в домах – больным, по уговору — береглась последняя трава, и сухую липовую кору, скрежеща, мололи жернова. Но запомню: проливные грозы, золочёный колос у плеча, длинные, скрипучие обозы в бубенцах и лентах кумача; и вчера, увидя море хлеба, на колени став у поля ржи, на голос, поднявши руки в небо, плакала старуха у межи. 1947 |
