«Летят, как молнии…» На роковой стою очереди. Тютчев Летят, как молнии, Как блицы, Одна другой больнее весть — Друзья уходят вереницей, Прощай! А кто потом?.. Бог весть! Сражаться в юности умела, Дай, зрелость, мужества теперь, Когда настойчиво и смело Уже стучится Вечность в дверь… Черный лес Только буки да грабы, Только грабы да буки Тянут к солнцу Сплетенные намертво руки. Черный лес, Обжигающий холодом лес, Под шатром Добела раскаленных небес. Тишина. Только ветра притушенный ропот. Тишина. Заросли партизанские тропы, Заросли держидеревом и купиной. Тишина. Отчего же Здесь веет войной? Отчего Эти старые грабы и буки Заломили свои узловатые руки? Отчего Даже в светлый напев ручейка Заронила гнетущую ноту тоска?.. А в глубоком ущелье, У быстрой воды Обелиск со звездой Да землянок следы. То с Великой Войны Запоздавшая весть — Партизаны свой госпиталь Прятали здесь. Только буки да грабы, Только грабы да буки, Защищая, Простерли над лагерем руки. В черном море деревьев Горя горького остров — Косит раненых смерть, Еле держатся сестры. И губами распухшими Чуть шевеля, Здесь тебя призывают, Большая Земля… Раз в ночи, Когда месяц стоял в карауле, То ли свистнула птица, То ли чиркнула пуля. И сейчас же, Во все прокопченное горло, Хрипло рявкнула пушка, Вздрогнув, охнули горы. И тогда, Задыхаясь от радостных слез, – Наши! — Крикнул слепой обгоревший матрос. Но, узнав пулемета нерусского стук, Вдруг рванулся к винтовке Разведчик без рук, Вдруг рванулась куда-то Связистка без ног, И заслон медсестер Самым первым полег… Только буки да грабы, Только грабы да буки Здесь согнулись в бессилии, Ярости, муке. Только плачут холодные капли дождя, Только люди бледнеют, Сюда забредя. Черный лес, Партизанский обугленный лес, Под сияющим куполом Мирных небес… Три процента
По статистике, среди фронтовиков 1922-го, 23-го и 24-го года рождения в живых осталось 3 процента. Вновь прошлого кинолента Раскручена предо мной — Всего только три процента Мальчишек пришли домой… Да, раны врачует время, Любой затухает взрыв. Но все-таки как же с теми — Невестами сороковых? Им было к победе двадцать, Сегодня им пятьдесят. Украдкой они косятся На чьих-то чужих внучат… «За утратою – утрата…» За утратою – утрата, Гаснут сверстники мои. Бьют по нашему квадрату, Хоть давно прошли бои. Что же делать? — Вжавшись в землю, Тело бренное беречь?.. Нет, такого не приемлю, Не об этом вовсе речь. Кто осилил сорок первый, Будет драться до конца. Ах, обугленные нервы, Обожженные сердца!.. Марине Цветаевой В Москве, в переулке старинном, Росла я, не зная тогда, Что здесь восходила Марина — Российского неба звезда. А после, в гремящей траншее, Когда полыхала земля, Не знала, что смуглую шею Тугая стянула петля. Не знала, что вновь из тумана Взойдет – и уже навсегда! — Сгоревшая жутко и странно Российского неба звезда. «Я б хотела отмотать назад…» Я б хотела отмотать назад Ленту жизни и вернуться снова В милый наш литинститутский сад, Где бродила девочкой суровой. То была отличная пора — Взлеты, неожиданные старты. Летчики, танкисты, снайпера За студенческие сели парты. Ветераны в двадцать с лишним лет Начинали жизнь свою сначала И считали звание «Поэт» Много выше званья генерала. На заре послевоенных дней Мы, солдаты, понимали четко: На Парнас пробиться потрудней, Чем на безымянную высотку. Звездный час, неповторимый час — Как любилось, верилось, мечталось! Много ли теперь осталось нас — В жизни и в Поэзии осталось?.. «Мы – подранки…» Мы – подранки, Улететь не в силе. Сделал нас Покорными навек, Точным попаданьем обескрыля, Беспощадный, агрессивный век. Мы берем Как подаянье пищу И еще курлычем: «Повезло»… (Телом немощным И духом нищим, Волочащим по земле крыло…) И глядеть на нас, Наверно, страшно Вольным братьям В перелетный час — Ведь давно уж За своих, домашних Толстые гусыни Держат нас… |
