Никто из нас никогда не видел Миллера пьяным, но не было офицера, который мог бы его перепить. Я помню утро в Сан-Диего в чопорной обстановке отеля «Коронадо», еще до нашего перелета через Тихий океан. Беллью, который после командира занимал в части второе место по умению пить, ощупью шел по темным коридорам старого викторианского здания, направляясь в бар, чтобы опохмелиться. «Старик» в таком же состоянии направлялся в свою комнату. Они разминулись, но затем остановились и одновременно повернули назад, чтобы убедиться, что зрение не обманывает их. «Боже мой!» — одновременно, с ужасом простонали они, увидев лица друг друга.

Однако днем на Миллере никогда не сказывались признаки бурно проведенной ночи. Он держался очень прямо, а из-за узких плеч казался выше своих ста восьмидесяти сантиметров. Если у него и были нервы, он никогда не давал им воли. Это был суровый, несгибаемый человек.

Однажды утром на доске объявлений появился приказ, подписанный Миллером:

Через два дня мы вылетели. Апамама находится на расстоянии 120 километров к юго-западу от японской крепости Тарава, которая незадолго до этого была до основания разрушена и оккупирована нашей морской пехотой. Это был маленький атолл в цепочке островов Гилберта, занятых японцами и служивших им опорой для продвижения на юго-запад. К северо-западу от островов Гилберта тянулись японские подмандатные Маршалловы острова, а еще дальше к северо-западу лежали Марианские и Бонинские острова, которые, как бусы на нитке, тянутся к Токио, не доходя до него на двести пятьдесят километров.

В прошлом году адмирал Холси, проведя внезапную операцию, нанес удар по Маршалловым островам, и теперь в центральном районе Тихого океана развивалось крупное наступление.

«Либерейторы» военно-морского флота заблаговременно направлялись на Апамаму, чтобы сломить сопротивление японцев и подготовить почву для действий наших войск в районе островов Гилберта и Маршалловых островов вплоть до Кваджелейна и Эниветока в смежных Каролинских островах. Две эскадрильи с Апамамы должны были действовать в глубоком тылу на морских коммуникациях противника, внимательно наблюдать за японским флотом, ставить мины в десятках гаваней на атоллах и уничтожать вражеские военные сооружения, где бы они ни были обнаружены.

С воздуха Апамама представляла сплошные заросли пальмовых деревьев, вырубленных только в центре острова на месте взлетно-посадочной полосы. Главный остров атолла имел не больше десяти километров в длину и полтора в ширину. За ним тянулась гряда небольших островков, образовывавших серповидную лагуну.

Пышно-зеленый оазис в океане был необычайно красив и невероятно живописен. Он напоминал остров, описанный Робертом Льюисом Стивенсоном в знаменитой книге «Остров сокровищ»: поддерживаемое высокими пальмами солнце, отражающееся от белого песка, прозрачная изумрудная вода, густые заросли с глянцевой листвой, яркие цветы.

Первые дни на острове были захватывающе интересными. Мы ожидали вызова на настоящий боевой вылет, и нам не пришлось долго ждать. На третью после нашего прибытия ночь нас проинструктировали для первого боевого вылета. После обеда «старик». Миллер снял со стены оперативного барака большую карту. Каждая скала, торчащая из вод Тихого океана, все маленькие рифы, лагуны и глубины — буквально все было четко отмечено на этой карте.

— Завтра утром мы заминируем гавань атолла Макин, — Миллер указал на карте это место. — В полет отправятся три экипажа. Со мной полетят Джонни и Билл.

Услышав свое имя, я вздрогнул, как от выстрела. Командир нанес на голубую карту наш маршрут — к лагуне и обратно.

— С этих двух позиций можно ожидать огня. В этой точке будет находиться подводная лодка «Лайфгард». — И он указал точку в океане. — В случае вынужденной посадки радируйте ей свое место. — Молча, словно чужой, командир посмотрел в лицо каждого из стоявших перед ним. Этот полет должен был стать и первым боевым вылетом самого Миллера. — Операция обещает быть легкой. Сбрасывать бомбы не нужно.

Противодействия истребителей не ожидается. Поставим мины и уйдем. Вот и все. С собой ничего не брать. Ясно? Я думаю, что все обойдется без неприятностей.

…Листья пальм отражали желтый свет огромной луны. В такую поэтическую ночь невозможно думать о тех отдельных изолированных эпизодах, которые и составляют войну. Вероятно, в такую вот ночь долговязый Джон Сильвер[8] искал сокровища, зарытые на острове.

Я лежал на походной кровати в жаркой, душной палатке и убеждал себя, что это будет только маршрутный полет. Все, что от меня требуется, — это вспомнить, чему меня учили. Из предосторожности я снабдил экипаж ластами. Это вызвало у Беллью взрыв веселья:

— Уж не собираетесь ли вы плыть весь обратный путь?

Кроме ласт, которые я приказал повесить в самолете над местом каждого члена экипажа, мы взяли с собой дополнительный паек и воду, компасы и прочие вещи, которых хватило бы, чтобы вплавь добраться до США.

В 2.30 дневальный наклонился над моей койкой. Вылет состоится. Луна стояла низко, и в палатке было темно. Я еще не совсем проснулся и на какой-то миг не мог вспомнить, для чего одеваюсь. Потом вспомнил и почувствовал себя так, словно меня окунули в ледяную воду. В это утро я должен был совершить полет на расстояние 650 километров над океаном и заминировать японскую гавань. Трудно настроиться по-боевому, когда тело еще не освободилось от сладкого сна. Сидя на краю плоской походной кровати, я механически надел брюки, рубашку цвета хаки и тяжелые ботинки, какие обычно носят солдаты морской пехоты. Остальные продолжали спать, и, когда я проходил мимо, один только Беллью повернулся ко мне и прошептал: «Задай им, Тигр!» — и опять опустил голову на подушку.

Вдоль палаток повсюду сновали лучи ручных фонариков. Мои товарищи по раннему вылету тоже встали. Выходя на безмолвную темную «улицу», освещенную слабым светом звезд, и натыкаясь на растяжки палаток, люди раздраженно ворчали.

Подъехал виллис. «Старик» уже там, на аэродроме.

— Поехали, живей!..

Мы останавливались около палаток у ярких точек ручных фонарей и подбирали людей, которые должны были лететь в это утро.

Все молчали. Мы чувствовали себя опустошенными, были настроены нервно и раздражительно. Трясясь по выбоинам трехкилометровой дороги до аэродрома, мы чертыхались и переругивались.

На рулежной дорожке пересекались лучи ручных фонарей. Они падали то на самолеты, то мне в глаза, то на дорожку, то опять в глаза. Усевшись в овальной кабине летчика, я отдавал приказы своему экипажу. Звук моего голоса, отдававшего приказания, мне самому казался неестественным, почти смешным. Кто я такой, чтобы командовать? Но вскоре обязанности, которые я должен был выполнять, и привычные мелочи придали мне уверенность.

На другой стороне аэродрома первый самолет уже прогревал моторы. Теперь надо собрать волю в кулак, отбросив и приятное ощущение уединенности и опасную раздражительность. Самолет вот-вот поднимется в воздух. Небрежное пилотирование в темноте над водой так же легко может привести к гибели всех одиннадцати человек моего экипажа, как и встреча с эскадрильей вражеских истребителей или разрыв зенитного снаряда.

Командир части уже в воздухе. Он должен был лететь по прямой в течение трех минут, затем развернуться на 180 градусов и, после того как мы пристроимся к нему, повести нас к Макину.

Взлетаем. Летим по приборам. Самолет с грузом мин идет тяжело, и, кажется, проходит много времени, прежде чем он начинает набирать высоту. Позади спаренные лучи прожекторов образуют над аэродромом успокоительную букву V.[9] Впереди, в стороне моря, зияет черная яма. Мы на высоте двухсот метров.