Миша вконец оробел. Он чувствовал себя так, будто все ругательства и все иронические замечания адресованные ушедшему дяденьке, обрушились на него самого. Очень захотелось улизнуть. Но продавщица быстро отпустила пятерых, стоявших впереди, взяла у Миши деньги, графин, налила квасу и крикнула: «Следующий!» Все обошлось благополучно.

На обратном пути Миша заглянул во двор. К нему сразу подлетел Олежка и засыпал целой кучей вопросов:

— Тебя за квасом посылали, да? А почему ты вчера во двор не выходил? Тетя Лена не пускала? А за что? Вы теперь на дачу не поедете?

На первые вопросы Миша отвечать не стал. Хотел, правда, сказать, что был вчера утром во дворе и даже разговаривал с Олежкиной мамой… Но вспомнил про подушки и предпочел промолчать. А по поводу дачи сказал, что на днях переедут. Как только папа вернется из командировки.

— Эх вы! — сказал Олежка. — От самого интересного уедете. Ты смотри, что во дворе делается! И леса поставили, и растворомешалку, и навес. В тех ящиках, под навесом, — склад материалов. Идем, я тебе покажу. Там и песок, и цемент в бумажных мешках… А еще одно отделение сделали для мраморной крошки… Это мне Дуся говорила, лебедчица… А мраморной крошки не привезли. В том отделении если спрятаться — нипочем никто не найдет!

Через минуту они сидели в уголке просторного ларя, подготовленного под мраморную крошку, и шепотом беседовали, совсем замолкая, когда рабочие заходили под навес за материалом. Когда ребята прошмыгнули сюда со двора, залитого солнцем, им показалось, что здесь совсем темно. Но очень скоро они привыкли к полумраку этого уголка.

Мишка вынул из графина стеклянную пробку и, протягивая графин Олежке, дружески предложил:

— Попей немножко.

— А тетя Лена не заругается?

— Ничего, попей.

Олежка сделал несколько глотков.

— Хватит, — остановил его Миша. — Ого, сколько выпил!

Олежка вытер губы и, возвращая графин, успокоительно проговорил:

— Это потому так заметно, что я сверху пил — то, что в горлышке было. А теперь — хоть еще столько же выпей, хоть даже немножко больше — и совсем не будет заметно.

Но Миша закрыл пробкой графин и отставил его в сторону.

— Где ты вчера утром пропадал? — спросил он. — Тебя мать по всему двору искала.

— Вчера-то? Вчера я все утро на машине проездил! Мы за цементом ездили. Сначала — на базу номер один. Там нам цементу не дали, велели на базу номер два ехать. А на базе номер два тоже сначала не хотели давать. А дядя Миша, шофер, ка-ак рассердится! Он к самому директору, к самому главному пошел. Директор приказал, чтобы нам дали цементу, но только на обратном пути дяде Мише пришлось колесо менять… Ты б знал, как мне дома влетело! Мама так кричала — у нее от этого даже голова разболелась, честное слово! Даже лежала потом на диване и мокрое полотенце к голове прикладывала.

Олежка находил удовольствие во всем, что нарушало обычный порядок вещей, спокойное течение жизни. Он с одинаковым восхищением рассказывал и о том, что ездил на машине, и о том, как влетело ему от мамы. Но с особенным вкусом произносил он почему-то такие выражения, как «база номер один», «база номер два». И Мише эти выражения тоже почему-то очень понравились.

— Ты вечером выходи во двор, — продолжал Олежка. — И Тоська выйдет, и Славка. Мы теперь знаешь как играем? У нас уговор: выше третьего этажа на лесах не прятаться.

— А будто вас на леса пускают! — усомнился Миша.

— А будто мы кого спрашиваем! — парировал Олежка. — Чудак ты человек, мы ж вечером играем! Ларь с цементом рабочие запирают, когда уходят, а леса небось не запрешь!

Послышались шаги, и Олежка замолк. Когда рабочие ушли, он мечтательно продолжал:

— Я бы так сделал, чтобы дом все время штукатурили! А то поштукатурят, разберут все, погрузят на машины и увезут. Увезут и — конец. Когда ты с дачи вернешься, так негде будет даже в прятки как следует поиграть.

Приятели побеседовали еще немного, и Миша заторопился домой, чтобы успеть раньше мамы.

Он оставил графин в комнате, а сам в нетерпеливом ожидании стал вертеться на балконе. Теперь оставалось только, чтоб Саня попросила пить.

Она должна была попросить воды, так как знала, что банка с чайным грибом была опустошена еще вчера. А что, если она просто попросит пить, ничего не уточняя? Тогда Миша скажет: «Хорошо, сейчас я принесу воды». И какой приятной неожиданностью будет для нее, что принесет он не воды, а квасу.

Но Саня не просила пить.

Предложить самому? Но тогда потеряется вся прелесть неожиданности, никакого сюрприза не получится!

Миша пустился на хитрость. Он говорил: «Ой, как пить хочется!» Уходил в комнату, а возвратившись, удовлетворенно произносил: «Напился». За четверть часа он проделал это несколько раз, а так как каждый раз действительно выпивал по стакану кваса, то поясок штанов стал тесноват и в животе появилось ощущение холода. Пить совсем уже не хотелось, началась отрыжка. Слова «Ой, как пить хочется» звучали теперь так неискренне, что не могли, конечно, подействовать на Саню в желательном направлении. Миша решил переменить тактику.

Он вспомнил споры между мамой и папой на тему «можно ли позволять ребенку пить во время еды». Такие споры велись при нем неоднократно — чуть ли не каждый раз, когда за обедом он вскакивал и бежал в кухню, к банке с грибом. Теперь он решил использовать самые убедительные из папиных доводов. Он говорил, что «жажда — это не блажь какая-нибудь, а потребность организма». Он рассуждал о том, что «вода человеку еще нужней, чем пища», и сообщил даже, что «без пищи человек может прожить дольше, чем без воды».

Но и это не помогло.

Саня слышала все, что он говорил. Она была с ним вполне согласна. Сказала даже, что «без воды и собака сбесится». Но видимо, мысли ее были заняты работой или чем-нибудь другим. Во всяком случае, пить она не попросила. Как назло!

Что было делать? На небе Миша заметил легкое белое облачко. Это уже не след от самолета, а настоящее облачко, хоть и небольшое. Правда, полуденное солнце жгло немилосердно, и Миша нисколько не сомневался в том, что Саня испытывает жажду. Но что, если небо затянет облаками и станет прохладней? Кому тогда нужен будет Мишин квас?

Мишей овладела новая идея. Он тихонько подберется к Сане и, ни слова не говоря, протянет ей стакан кваса. Это и удивит ее, и обрадует!

Миша налил полный стакан и, держа его за спиной, подошел к перилам. Чтобы не перелезать с таким хрупким грузом, он сначала просунул стакан сквозь балконную решетку. Железные прутья так накалились на солнце, что, прикоснувшись к ним, Миша невольно отдернул руку. Стакан при этом легонько звякнул, но Саня не услышала. Миша осторожно поставил его на настил лесов, по ту сторону решетки, а затем уже стал взбираться на перила. Саня работала не оборачиваясь.

Левым коленом Миша стоял уже на перилах и собирался перенести правую ногу, когда почувствовал, что сандалька застряла между прутьями. Он попытался высвободить сандальку — это не удалось. Дернул посильнее — сандалька высвободилась, но при этом Миша потерял равновесие, правая рука оторвалась от перил, тело резко качнулось вперед. Какую-то долю секунды он еще старался удержаться, но тут же понял, что падает.

В этот момент Саня метнулась к нему, схватила и вместе с ним грохнулась на настил.

С минуту она сидела на настиле, все еще не выпуская из рук Мишу, лежавшего у нее на коленях. Потом выпустила и спросила:

— Не ушибся?

— Нет, — сказал он, поднимаясь на ноги и держась за ушибленное плечо.

Снизу донесся сигнал обеденного перерыва.

— Я, может быть, еще и не упал бы, — смущенно проговорил Миша.

Саня промолчала.

— То есть я бы, конечно, упал, только не обязательно туда, во двор. Я бы, наверно, сюда и свалился, на настил.

— Хоть бы возле стены перелезал! — сказала Саня. — А то понесли тебя черти к самому краю. Как раз бы и вывалился наружу.

— Я нарочно хотел подальше от стены. Чтобы ты не заметила.