Третьи сутки, не переставая, с гор дул холодный, пронизывающий ветер. По ночам был такой мороз, что захватывало дыхание, воздух леденил легкие. Днем мороз немного ослабевал, и валил густой, заметавший тропинки снег. От снегопада было полутемно, казалось, что он навсегда заслонил собой тусклое зимнее солнце. Весь день приходилось работать при огнях.

Работы продолжались только на стройке домен да еще на нескольких первоочередных участках. Монтажникам выдали по второй паре стеганых ватных костюмов. Работать в двух парах было неудобно, а ветер все равно проникал под спецовку, хлестал, как по голому телу.

Рабочим ночной смены было особенно тяжело. Но по вечерам они уходили из бараков спокойно и весело, как уходят на фронт хорошие солдаты.

Илько стоял на узкой металлической лесенке в одном из верхних пролетов сорокаметрового башенного крана. Рядом бесшумно скользили тросы подъемной лебедки. Меж тросов и балок крана гудел, завывал ветер. Казалось, будто кран раскачивается.

Похожее чувство Илько испытывал в детстве, когда влезал на старые громадные дубы. Снизу деревья выглядели совсем неподвижными, но наверху они гнулись и скрипели, и с каждым порывом ветра замирало сердце.

Илько взбежал на следующую площадку и, перегнувшись через перила, посмотрел вниз. Внизу и наверху было одинаково темно, яростные снежные вихри носились вокруг, сталкиваясь в воздухе друг с другом. Тысячесвечовые лампочки едва выхватывали из мрака причудливые куски металлических конструкций, фигуры рабочих. За снежной пеленой смутно вырисовывался силуэт строящейся домны. Пелена то редела, то снова сгущалась; домна то показывалась, то совсем пропадала в ночи.

Снизу из темноты медленно вплывал в полосу света тяжелый железный лист доменного кожуха. Илько скомандовал — в телефон:

— Стоп!

Тросы остановились, железный лист, чуть покачиваясь, повис в воздухе.

Илько отошел от телефона и, сбежав по лесенке, столкнулся с большим человеком в длинной меховой шубе. Судя по росту и красноватому светлячку трубки, это был начальник строительного участка.

— Вы меня, товарищ начальник? — спросил Илько.

— Да, Кравченко, вас. Как дела!

— Последний лист. К утру, я думаю…

— Звонил дежурный по строительству. Метеостанция предупреждает, что с Урала идет буран. Работу надо прекратить.

— Третьи сутки буран.

— Говорят, это только цветочки. Здесь, говорят, такое бывает…

— Товарищ начальник, у меня ведь последний лист.

— Придется закрепить болтами. Заклепать не успеете. Через десять минут будет сигнал.

— Я не могу. Монтажники не уйдут, пока не закончат.

— Монтажники должны уйти, когда вы им прикажете.

— Я учу их работать, а не бежать при первом ветерке.

— Вы бы, Кравченко, сами поучились. Дисциплине.

Начальник участка сердито засосал трубку. Сладкий и теплый запах дыма донесся до Илько. Уже уходя, начальник добавил:

— Смотрите же, чтобы через десять минут здесь не было ни одного монтажника. На второй домне работы уже прекращены.

Он плотнее запахнул шубу и ушел, зная, что теперь приказание будет выполнено. Дело в том, что монтажом второй домны руководил инженер Тараш. Семен Тараш учился вместе с Илько, вместе их направили на стройку. Но они не любили друг друга и не скрывали этого. Вдумчивого и скромного Семена Илько считал тихоней и книжным червем, а Семену казалось, что смелый и горячий Илько бессодержателен и слишком шумлив.

Во всяком случае, прекратить работу раньше Семена было бы для Илько нелегким делом. Теперь же, узнав, что тарашевцы первыми спустились вниз, Илько невольно улыбнулся.

От домен до бараков не было и трех километров. Но буран разыгрался такой, что большинство монтажников осталось на участке, в конторе. Только двадцать человек тесной молчаливой группой шли по полотну узкоколейки, всеми силами преодолевая встречный ветер. Шпалы были разложены неровно, приходилось то прыгать с одной на другую, то вдвое уменьшать шаги. Некоторые проваливались в глубокий снег между шпалами, падали и злобно ругались, пока товарищи помогали им подняться.

Через каждую минуту заунывно ревела сирена электростанции. Это был звуковой маяк для тех, кто собьется с пути. Казалось, что безнадежно ревет большой обреченный зверь.

Илько шел одним из первых. Когда проходили мимо опустевшего Мартенстроя, он заметил полузанесенную тропинку, почти вдвое сокращавшую путь.

— Я напрямик! — крикнул Илько, сворачивая с узкоколейки. — Кто со мной?

Кто-то крикнул на ходу, не поворачивая втянутой в плечи головы:

— Брось, Кравченко, зря пропадешь!

Только Семен молча свернул на тропинку и пошел вслед за Илько. Через минуту остальных уже не было видно.

Буран безжалостно стегал по лицу, слезы текли, смешиваясь с тающим на щеках снегом. Холодные порывы ветра сковывали лицо тугой ледяной маской.

— Можно закрыть глаза, — прокричал Семен, — все равно ничего не видно.

— Что?

— Если закрыть глаза, они отдыхают. Все равно ведь идем по сирене.

— Я ни черта не слышу.

— Можно идти с закрытыми глазами, — еще громче прокричал Семен.

«Семен — трус, — подумал Илько. — Он пошел со мной потому, что ему и на узкоколейке страшно было, а по ней дольше идти».

— Слева должен быть лесной склад, — снова закричал Семен.

— Уже прошли. Не видно было.

Они шли еще около получаса, поминутно перекликаясь, чтобы не потерять друг друга. Илько пытался представить себе далекий Уральский хребет, в скалистых ущельях которого родился этот буран. Ветер, наверно, рыщет по его неровным голым склонам, на них не осталось ни снежинки, все сметено вниз, в долину Урал-реки, на стройку, в степи.

— Хоть бы сирену остановили, — проворчал Семен. — Лучше заблудиться, чем слушать этот похоронный вой.

— Воет, действительно, как по поко…

Илько оступился и вдруг полетел вниз, на дно какой-то глубокой и узкой канавы. Падая, он вскрикнул, чтобы предупредить Семена, но тут же понял, что опоздал: тот шевелился рядом, со стоном пытаясь подняться на ноги.

— Расшибся?

— Нет, ничего. А ты?

— Немного лицо оцарапал. Ерунда.

Илько встал. Семен влез ему на плечи, но и оттуда не достал до края канавы.

— Четыре метра, — сказал он, спрыгивая. — Понятно. Канава для аварийного кабеля.

— Когда ее успели прорыть? Днем я шел этой же дорогой.

— Успели.

— Ладно. — Илько снял рукавицу и вытер теплую, чуть липкую кровь с лица. — Пройди, Семен, в ту сторону, а я — в эту. Надо ступени поискать.

Он пошел, протягивая вперед руки, ощупывая ими стены канавы. Здесь было не так ветрено, как вверху, но еще темней. Шагов через двадцать Илько дошел до конца канавы, но ступеней не обнаружил. Он уперся в поперечную стену промерзшей земли, такую же отвесную, как и продольные стены.

— С моей стороны ступенек нет, — сказал он, вернувшись. — Здесь, очевидно, работали канавокопателем. Как у тебя?

— Я еще не ходил. У меня, видишь ли, левая нога босая. Валенок слетел, когда я падал, и вот…

Илько опустился на колени и стал шарить руками по снегу. Он представил себе, какой нестерпимой должна быть боль, испытываемая сейчас Семеном.

— Ты в теплых носках?

— Нет, без. Была портянка, но размоталась и тоже затерялась где-то.

Портянку скоро нашли. Илько растер омертвевшую ногу Семена снегом, обмотал портянкой и обвязал своим шарфом. Затем они пошли к противоположному концу канавы.

— Правильно: канавокопатель, — сказал Илько, ударившись о металлический ковш машины.

Рабочая часть машины представляла собой конвейерную цепь из больших ковшей с остро отточенными краями. Эти ковши, медленно двигаясь вверх, отгрызают один за другим по тонкому слою земли и выносят ее на поверхность. Сейчас машина не работала.