Вольф уставился на воду, такую прозрачную, что он мог видеть сотни тысяч рыб фантастических очертаний и роскошных цветов. Из глубины поднялся ярко-оранжевый тюлень, существо, похожее на живой бриллиант. Рванул назад отброшенный тюленем спрут с пурпурными жилами. Далеко внизу на секунду появилось что-то огромное и белое, а затем нырнуло обратно на дно.

Вскоре до Роберта донесся рев прибоя, и показалась тонкая белая линия пены у подножья Тайяфайявоэда. Гора, казавшаяся такой гладкой на большом расстоянии, была изломана трещинами, выступами и пиками, вздымавшимися откосами и замерзшими каменными фонтанами. Тайяфайявоэд все рос и рос, и, казалось, висел над миром.

Вольф расталкивал Ипсеваса, пока зебрилла, стеная и бурча, не поднялся на ноги. Он поморгал покрасневшими глазами, почесался, откашлялся, а затем протянул руку за новым пунш-орехом.

Наконец, по настоянию Вольфа, он так вырулил рыбу-парус, что ее курс лег параллельно подножию горы.

— Я когда-то был знаком с этим районом, — сказал он. — Некогда я думал влезть на гору, найти Властелина и попытаться... — Он помолчал, почесал голову, вздрогнул и закончил. — Убить его! Вот! Я знал, что могу вспомнить это слово. Но это было бесполезно. У меня не хватило духу попробовать совершить это в одиночку.

— Теперь с тобой я, — заметил Вольф. Ипсевас покачал головой и выпил еще.

— Теперь — не тогда. Если бы ты был со мной тогда... Ну, что толку болтать? Ты тогда еще даже не родился. Тогда еще не родился и твой пра-пра-прадед. Нет, теперь уже слишком поздно.

Он замолчал, направляя рыбу-парус через отверстие в горе.

Огромное создание внезапно отклонилось от курса. Парус сложился у мачты из жесткого, как кость, хряща, тело поднялось на огромной волне, а затем они оказались в спокойных водах узкого, крутостенного и темного фиорда[7].

Ипсевас показал на ряд неровных карнизов.

— Воспользуйся ими. Ты можешь забраться далеко. Насколько далеко — не знаю. Я устал, натерпелся страху и возвращаюсь в Сад, чтобы никогда его не покинуть, я думаю.

Вольф уговаривал Ипсеваса. Он сказал, что ему очень даже понадобится сила Ипсеваса, и что Хрисеида в нем нуждается. Но зебрилла покачал своей массивной головой.

— Я дам тебе свое благословение, чего бы оно ни стоило.

— А я благодарю тебя за то, что ты сделал, — сказал Вольф. — Если бы ты недостаточно сильно хотел прийти мне на помощь, я бы до сих пор качайся на конце веревки. Может быть, мы снова встретимся с тобой. Вместе с Хрисеидой.

— Властелин слишком могуч, — возразил Ипсевас. — Неужели ты думаешь, что у тебя есть шанс против существа, способного создать свою собственную личную вселенную?

— У меня есть шанс, — ответил Вольф. — Покуда я борюсь, шевелю мозгами и имею некоторое везение, у меня есть шанс.

Он спрыгнул с раковины и чуть не поскользнулся на мокром камне.

— Дурное знамение, друг мой! — крикнул Ипсевас.

Вольф обернулся и, улыбнувшись ему, прокричал в ответ:

— Я не верю в знамения, мой суеверный друг-грек! Пока!

Он начал восхождение и не останавливался, чтобы посмотреть вниз, около часа. К тому времени большое белое тело гистоихтиса стало тонкой, бледной нитью, а Ипсевас — только черной точкой на его оси. Хоть Роберт и знал, что его нельзя разглядеть, он помахал зебрилле и возобновил восхождение.

Еще час карабканья по скалам вывел его из фиорда на широкий карниз на поверхности утеса. Здесь снова засиял яркий солнечный свет. Гора казалась по-прежнему высокой, а путь — тяжелым, и радоваться было не из-за чего. Руки и колени кровоточили, подъем утомил его. Вольф сперва собирался провести ночь на карнизе, но изменил решение. Покуда есть свет, следует им пользоваться.

Он снова гадал, был ли прав Ипсевас, когда сказал, что гворлы, вероятно, выбрали этот маршрут. Испевас утверждал, что там, где море врезалось в гору, были и другие проходы, но они находились далеко. Роберт искал следы того, что гворлы прошли этой дорогой, но ничего не нашел. Это не означало, что гворлы выбрали другую тропу — если эту рваную вертикаль можно назвать тропой.

Спустя несколько минут Вольф вышел к дереву, росшему прямо из скалы. Под его кривыми серыми ветвями и пестрыми коричнево-зелеными листьями валялись пустые ореховые скорлупки и сердцевины плодов. Они были свежими. Кто-то не слишком давно останавливался позавтракать. В ореховых скорлупках осталось достаточно мяса, чтобы Роберт мог полууспокоить сосанье под ложечкой. Остатки плодов содержали так небходимую ему влагу.

Шесть дней он лез на гору и шесть дней отдыхал. На поверхности этого перпендикуляра существовала жизнь. На карнизах, из пещер и трещин росли маленькие деревья и большие кусты. Порхали птицы всех видов, мелькало множество мелких животных, которые кормились ягодами, орехами или друг другом. Роберт убивал птиц камнями и ел их мясо сырым. Он обнаружил кремень и сделал грубый, но острый нож. С его помощью он смастерил короткое копье с деревянным древком и другим кремнем в качестве наконечника. Он стал худощавым и твердым от толстых мозолей на руках, ногах и коленях, борода у него удлинилась.

На утро седьмого дня Вольф взглянул с карниза и прикинул, что, должно быть, находится, по меньшей мере, в двенадцати тысячах футов над уровнем моря. И все же воздух не был ни разряженнее, ни холоднее, чем в начале восхождения.

Море, достигавшее примерно двести миль[8] в поперечнике, выглядело, словно широкая река. За его пределами лежала грань края мира, Сад, из которого он отправился в погоню за Хрисеидой и гворлами. Грань казалась узкой, как кошачий усик, а за ней — только зеленое небо.

В полдень восьмого дня он наткнулся на змею, питавшуюся мертвым гворлом. Сорока футов длиной, она была покрыта черными ромбами и алыми печатями Соломона. Из ее тела по бокам росли ступни без ног, они потрясающе напоминали человеческие. Челюсти оказались утыкаными тремя рядами акульих зубов.

Вольф осмелился напасть на змею, потому что заметил, что из ее туловища торчит нож, из-под которого все еще сочится свежая кровь. Змея зашипела, развернулась и отступила. Вольф ткнул еще несколько раз, и она бросилась на человека. Роберт вогнал острие из кремня в один из больших тускло-зеленых глаз. Змея громко зашипела и поднялась стоймя, лягаясь двадцатью парами своих ступней. Вольф вырвал копье из окровавленного глаза и воткнул его в мертвенно-белый участок как раз под челюстью змеи. Кремень вошел глубоко, змея дернулась так сильно, что вырвала древко из рук Вольфа. Тварь упала на бок, глубоко дыша, и через несколько минут сдохла.

Откуда-то сверху донесся вопль. Вольф слышал этот вопль и раньше, когда находился на рыбе-парусе. Он нырнул в сторону и прокатился по карнизу. Докатившись до трещины, заполз в нее и повернулся посмотреть, что же ему угрожало. Это была одна из огромных ширококрылых красноголовых орлиц. Она сидела на змее и вырывала куски мяса желтым клювом. Глотая куски, она прожигала взглядом Вольфа, пытавшегося поглубже забиться под защиту скал.

Вольфу пришлось оставаться в щели, пока птица не набъет свой зоб. Поскольку это заняло весь остаток дня, и орлица даже ночью не покинула трупы змеи и гворла, Вольф испытывал голод, жажду и прочие неудобства. К утру он разозлился. Орлица сидела у трупов, сложив крылья и опустив голову.

Вольф подумал, что если она спит, то самое время сбежать. Он выполз из щели, морщась от боли в затекших мускулах, но тут орлица вскинула голову, развернула крылья и заклекотала. Вольф отступил в щель.

К полудню орлица все еще не собиралась улетать. Она немного поела и, казалось, боролась со сном. Время от времени она рычала. Солнце жарило ее и два трупа, все трое воняли. Вольф начал отчаиваться. Он понимал, что орлица может оставаться, пока не обглодает и рептилию, и гворла до костей. К тому времени он, Роберт, будет полумертвым от голода и жажды.