Наконец явился сержант и сказал:

– Не соблаговолите ли пройти со мной, сэр?

Я последовал за ним в холл. Когда дверь закрылась, он взял меня за рукав и осторожно произнес:

– Должен предупредить, сэр, вас ждет неприятное зрелище.

В середине небольшой комнаты стоял на коленях доктор, но при моем появлении он поднялся и отошел в сторону. Первое, что я увидел, был лежавший на полу топор; лезвие и топорище покрывали следы крови. Голова трупа была отвернута в сторону. Я обошел вокруг, стараясь не ступать в лужицы и пятна крови. Оказавшись по другую сторону, я поднял взгляд и почувствовал, что вот-вот потеряю сознание. С тех пор я все время старался забыть увиденное, поэтому скажу только, что это было жестоким свидетельством уязвимости нашей тленной оболочки.

– Тот ли это человек, с которым вы простились здесь в половине шестого, сэр? – спросил сержант.

Не решаясь открыть рот, я кивнул.

– Как вы можете быть уверены, сэр, при том что...– Он деликатно оборвал конец фразы.

– Одежда, – с трудом выговорил я. – Я запомнил одежду. Сержант взял меня за рукав и вывел в холл. Я думал, что мы возвращаемся в общую комнату, но он сопроводил меня по коридору и со словами «прошу сюда» впустил в столовую. Затем он закрыл дверь и замер на месте.

Едва мы остались наедине, мне внезапно пришла в голову мысль, от которой я, в своем взвинченном состоянии, разразился смехом. Сержант Адамс, бросив на меня пытливый взгляд, предложил мне сесть. А рассмеялся я оттого, что понял: возможно, я один из подозреваемых. Мне представилась картина: меня держат в этой комнате, и сержант с констеблями час за часом сыплют вопросами, пока я не сломаюсь и не сделаю признание.

– Вы здоровы, сэр?

– Вполне, сержант Адамс. Просто немного расстроен.

– Вполне можно понять, сэр.

Я сел к большому старому столу, а сержант, включив сначала горелку, устроился у другого его конца, спиной к окну:

– Теперь мы одни, сэр, и если вы хотите что-нибудь мне сказать, прошу вас.

Этот вопрос так точно совпал с ходом моих мыслей, что я невольно улыбнулся:

– Вы предлагаете мне признаться? Он не откликнулся улыбкой.

– Я предлагаю рассказать мне все, что может пролить хоть какой-нибудь свет на это печальное дело. К примеру, сэр, меня озадачивает время. Точно ли вы запомнили час, когда вы с мистером Фиклингом покинули этот дом? Не маловато ли оставалось времени для всего, что произошло потом? Вы уверены, что пробыли здесь до половины шестого?

– Абсолютно. Перед уходом у нас был разговор о времени. А почему вы спрашиваете?

– Вы разговаривали о времени, – повторил он.– Не объясните ли подробней?

– Нет, сержант, не думаю. Это просто смешно. Я пережил потрясение и, ей-богу, не расположен отвечать на кучу бессмысленных вопросов.– Сержант сверлил меня невозмутимым взглядом, и, чуть помедлив, я проговорил: – Мы просто обсуждали точность наших часов: сравнивали их с часами в общей комнате, которые спешили. Мистеру Фиклингу непременно хотелось, чтобы мы застали конец вечерни и я послушал игру мистера Слэттери.

Сержант сделал отметку в блокноте.

– Теперь я должен спросить, в каком состоянии были комнаты, которые вы осмотрели? И не бросились ли вам теперь в глаза какие-нибудь перемены?

– Никаких. Насколько я могу судить, раньше все было в том же виде.

– Вероятно, вы хотели сказать, сэр: за исключением того, что в общей комнате наличествуют следы обыска?

– Нет, сержант, я хотел сказать именно то, что сказал; как, впрочем, и всегда. У меня такой принцип: говорить именно то, что думаю, и думать, что говорю. Если вы будете так любезны это запомнить, процедура сведется к минимуму.

Меня раздражало, что он продолжал глядеть на меня с прежней невозмутимостью. Помолчав, он произнес:

– Когда вы прибыли, вы застали комнаты в том же состоянии, что и сейчас, сэр?

– Именно. Если быть абсолютно точным, в этой и общей комнате, а в других я не был, на мой взгляд, ничто не изменилось с тех пор, как я явился к мистеру Стоунексу сегодня без двадцати пять.

– А как же беспорядок в той комнате, выдвинутые ящики, разбросанные бумаги и прочее?

– Повторяю, сержант, то же я застал и в прошлый свой приход.

– И как мистер Стоунекс объяснил этот беспорядок?

– Самым естественным образом. По его словам, он кое-что искал.

– Что?

– Документ.

– Юридическую бумагу? – проворно спросил сержант.

– Нет. Рукописный отчет об убийстве настоятеля Фрита. Сержант нахмурился:

– Чьем убийстве?

Объяснения заняли некоторое время: сержант ничего не слышал об убийстве Фрита и подумал, что речь идет о преступлении, совершенном не так давно.

– Мистер Стоунекс сказал, что перед вашим с мистером Фиклингом приходом открыл ящики и разбросал по полу их содержимое так, как вы видите сейчас?

– Да, пожалуй. Хотя сейчас, пожалуй, беспорядка больше. Нет, не стану утверждать, что прежде беспорядок был такой же.

Он долго писал. Потом произнес внезапно:

– С каких пор вы обитаете у мистера Фиклинга?

– Приехал во вторник вечером.

– Давно вы с ним знакомы?

– Мы дружны больше двух десятков лет.

– Случалось вам бывать здесь у него прежде?

– Нет, – ответил я и нехотя признался: – До прошлого вторника я не виделся с ним двадцать лет.

– Не рассказывал ли он вам о каких-либо своих затруднениях?

– Мистер Фиклинг не говорил мне ничего такого, что могло бы иметь отношение к данному трагическому происшествию.

Сержант продолжал тем же тоном:

– А Слэттери? Его вы давно знаете?

– Мистера Слэттери я впервые в жизни увидел приблизительно за полчаса до того, как встретил вас.– Мой голос прозвучал на удивление сварливо. От этого мне стало казаться, что я лгу. Кроме того, направленность допроса нравилась мне все меньше и меньше.

– Вы ни разу прежде не говорили с ним и не видели его?

– Никогда. – Тут мне вспомнилась фигура, виденная ночью.– То есть... Нет. Никогда.

– Кажется, вы заколебались, сэр?

– Нет, я никогда прежде не встречал мистера Слэттери.

– Не упоминал ли о нем мистер Фиклинг?

– Нет. То есть не припомню, чтобы упоминал. Может, он говорил об органисте, когда я еще не знал, что это его друг.

– Органист? Вы имеете в виду мистера Слэттери?

– Да.

– Мистер Слэттери – помощник органиста.

– В таком случае, полагаю, о нем речь совсем не заходила. Я думал, мистер Слэттери – органист.

– Понятная ошибка, сэр. Мистер Слэттери фактически исполнял обязанности органиста, поскольку старый джентльмен, держатель этой должности, серьезно болел. Однако мистер Слэттери находится на этом посту временно.

– Понятно. Теперь, подумав, я припоминаю: мистер Фиклинг что-то об этом говорил. И сам мистер Слэттери тоже упоминал...

Я осекся. Странная ситуация. Совершенно посторонний человек задает мне вопросы о разговорах между мною и моим другом, и я отвечаю. И причина всего – то, что лежит на полу в комнате напротив. При этом непрошеном воспоминании я спрятал лицо в ладонях.

– Поверить не могу, что кто-то мог такое сотворить. Трудно примириться с тем, что подобное злодеяние возможно.

– Да, сэр, трудно поверить. Один из самых страшных случаев на моей памяти.

– У него остались родственники? Или близкие люди?

– Честно говоря, сэр, я пока не знаю, жив ли кто-нибудь из его родни.

– Должны быть племянники и племянницы. Он упоминал брата и сестру.

– Все это выяснится, наверное, в ближайшие дни, сэр. Наследство будет немалое, и претенденты, разумеется, не заставят себя ждать. А теперь не могу ли я узнать, каким образом вы получили приглашение на чай к мистеру Стоунексу?

Я объяснил, что встретил мистера Стоунекса у задних ворот его дома, куда пришел, чтобы прочесть надпись, имеющую, по-видимому, связь с убийством каноника Бергойна.

– Еще одно убийство, – сухо заметил сержант.– Похоже, в последние несколько дней, сэр, никто ничем другим не интересовался.