За десять лет, которые этому предшествовали, в капитуле не утихали споры между Бергойном, главным из кальвинистов, и традиционалистами – ими заправлял заместитель настоятеля Ланселот Фрит. Самая ожесточенная вражда разгорелась из-за строительных работ в соборе, ибо, как я далее объясню, этот вопрос фокусировал в себе все остальные.
Во всех этих спорах Бергойн и Фрит представляли собой прекрасную пару оппонентов, так как были весьма схожи: умные, честолюбивые и гордые. Но если Бергойн с аристократической брезгливостью отвергал интриги и скрытность, то Фрит отнюдь не гнушался лицемерия и бывал неразборчив в аргументах. К своему посту он поднялся из самых низов, проложив себе путь хитростью и уловками.
– Так утверждает доктор Шелдрик? – спросил молодой каноник.
– Почти слово в слово, – заверил я его.
– Мне кажется невеликодушным так описывать человека, который пробился наверх благодаря своему упорному труду и природным дарованиям, – мягко заметил доктор Систерсон.
Я понял его. Мне самому пришлось добиваться успеха собственными стараниями, и я был лишен полезных связей и прочих преимуществ, которыми, судя по всему, располагал доктор Шелдрик.
– Но подумайте о его бесчестном поведении в случае с певческим колледжем.
– А что такого он сделал? – спросила миссис Локард. Я с улыбкой обернулся к ней:
– Еще немного – и вы узнаете. Собственно, доктор Шелдрик упоминает колледж как основное яблоко раздора в капитуле. Только появившись, Бергойн ясно дал понять, что не одобряет того, насколько большое значение придается музыке в организации служб в соборе. Рассуждая как строгий кальвинист, он считал музыку чувственным наслаждением; преподнесенная под маской духовности, она, скорее, поощряет грубые, плотские мысли. Он не упускал ни малейшей возможности передать доход, принесенный колледжем, фонду, а поскольку регент, то есть каноник, отвечавший за музыку, был близким другом Фрита, можете себе представить, что отношения между этими двумя со временем ничуть не улучшались.
Враждебность Фрита к чужаку росла с каждым днем, ибо все очевидней становилось, что первый претендент на наследование настоятельской должности теперь не Фрит, а Бергойн. Мало того что ему благоприятствовали тогдашние политические веяния, он еще принадлежал к семейству Бергойнов, влиятельной, склонной к кальвинизму династии, владения которой располагались большей частью вокруг Турчестера, а глава, герцог Турчестерский, приходился казначею дядей. Как в парламенте, так и при дворе герцог имел огромное влияние. Основным обиталищем Бергойнов был Турчестерский замок, в нескольких милях от города; им принадлежали в графстве необъятные земли. (Тут доктор Шелдрик совершает пространный экскурс в историю Бергойнов, на мой взгляд излишний. Он упоминает, что ныне род почти полностью вымер, а титул упразднен.) Веками Бергойнов хоронили в соборе, где им поставлены многочисленные красивые памятники. Какая горькая обида должна была зародиться во Фрите против человека, который разрушал все, во что он верил, и отнимал у него единственную возможность получить власть и богатство. Он не имел состояния, но был женат и обременен многочисленным потомством, потому испытывал постоянную нужду, и солидный настоятельский доход пришелся бы ему весьма кстати.
Все эти проблемы внезапно выплеснулись на поверхность, когда разгорелся ожесточенный спор из-за плачевного состояния собора. Службы проходили только на клиросе, так как основная часть здания стояла перекрытой и не использовалась со времен роспуска парламента. Это было предпринято, поскольку появились признаки, что шпиль неустойчив, а на его ремонт у фонда не было денег. Изолировать большую часть здания удалось легко, так как клирос отделялся от нефа каменной перегородкой.
– Перегородка, – воскликнул доктор Систерсон.– Слыша это слово, я всегда вспоминаю об алтарной преграде, хотя это, конечно, несколько иное понятие.
– Но в соборе нет перегородки, – заметила миссис Локард.
– Действительно нет, и о причине этого вскоре пойдет речь. Перегородка имела в середине единственную дверь, и она была заделана кирпичом. В основную часть собора можно было проникнуть только через портал в конце нефа. Он был постоянно заперт, и ключ к нему имелся всего один – громадный, длиной почти в фут.
– Я вижу его каждый божий день, – ввернул доктор Систерсон, – он все еще используется. А хранит его главный церковнослужитель.
– Как и во времена Бергойна. В те дни эту должность отправлял древний старик по фамилии Клаггетт. Бергойн обычно брал у него ключ и бродил ночью по собору, так как с самого начала глубоко озаботился его заброшенным, ветхим состоянием. Это, по мнению казначея, оскорбляло как честь рода Бергойнов (собор был, можно сказать, их домовой церковью), так и его собственное достоинство как будущего настоятеля. Он ясно видел то, что не умели или отказывались разглядеть другие каноники: если обрушится шпиль, все остальное здание погибнет безвозвратно. Перспектива сделаться настоятелем половины собора была достаточно безрадостной, но еще печальнее представлялась участь настоятеля руины. Несколько лет он безуспешно добивался, чтобы капитул поддержал его проект реставрации шпиля. Каноникам не хотелось выкладывать громадную сумму за счет своих личных доходов. Бергойн до хрипоты спорил с ризничим, который плясал под дудку Фрита и отказывался признать, что собору грозит полное разрушение.
Из частых ночных обходов громадной ветхой оболочки нефа и трансепта Бергойн вынес убеждение, что не сегодня-завтра собору придет конец. Пол под средокрестием был весь усеян обломками кирпича, потому что между стропил десятилетиями валились со шпиля камни и деревянные брусья, которые пробивали дыры в кирпичном своде. Бергойна часто сопровождал каменщик собора – некто Джон Гамбрилл. Эти двое были полностью единодушны в вопросе о починке шпиля: Гамбрилл получал плату с ведущихся в соборе работ.
– Думаю, доктор Шелдрик не совсем справедлив, – прервал меня доктор Систерсон. – Гамбрилл был лучший каменщик в городе и один из лучших в стране, его работами восхищаются современные историки архитектуры. Он любил собор, где проработал всю свою жизнь, и не мог не возмущаться тем, что капитул не выделяет средств на его спасение. Мне понятны его чувства, потому что мои собратья-каноники косятся на меня из-за каждого пенни, потраченного на здание.
В первый раз я видел его почти что сердитым.
– Уверен, вы правы. Однако доктор Шелдрик указывает, что за все время работы Гамбрилла в соборе он то и дело ссорился с капитулом. Был у него в юности темный эпизод, навлекший самые мрачные подозрения. Эта история сама по себе представляет интерес. В четырнадцать лет Гамбрилл поступил подмастерьем к тогдашнему каменщику собора и благодаря упорной работе и сноровке быстро прославился. Очень скоро стали говорить, что более умелого мастерового свет не видывал. Он имел дар не только к ремеслу, но и к ведению дел, и этот его талант вызвал зависть у помощника мастера, тем более что Гамбриллу была обещана рука хозяйской дочери и наследницы, а это могло означать, что к нему перейдет со временем и пост главного каменщика. Когда эти двое работали на крыше собора, произошел несчастный случай и помощник, Роберт Лимбрик, погиб. Гамбрилл остался в живых, но потерял правый глаз и охромел. Вдова Лимбрика принесла жалобу на Гамбрилла в суд лорд-канцлера, обвиняя его в убийстве ее мужа. Тем не менее позднее отношения были улажены, потому что Гамбрилл взял сына погибшего к себе в подмастерья. Ко времени описываемых мною событий все это осталось в далеком прошлом, и Гамбрилл, сын прачки и неизвестного отца, сделался благодаря своему трудолюбию, способностям и примечательной честности одним из самых процветающих в городе людей. Он унаследовал от своего тестя красивый дом на Хай-стрит с прекрасным садом, выходившим на Соборную площадь, обставил комнаты элегантной мебелью и жил благополучно с женой и пятью детьми.
Он был высокий, красивый мужчина, всеми любимый за искренность и щедрость, за то, что не имел обыкновения кривить душой. Если соседи оказывались в нужде, он тут же приходил на помощь – хотя так же был скор на гнев и, как поговаривали, злопамятен. В городе ходили слухи, что, обставляя дом, он позволил себе неразумные излишества, на которых настаивала его супруга – женщина алчная, своекорыстная, желавшая во что бы то ни стало переплюнуть знакомых и соседей, – и потому залез в долги. Если это соответствовало действительности, он тем более был заинтересован в крупном заказе на восстановление собора. По словам доктора Шелдрика, Гамбрилл с горячностью одобрил замыслы Бергойна, и оба, полностью игнорируя ризничего, принялись строить планы и прикидывать затраты.
