Людмила Кравец:

Одно из лучших его качеств заключалось в том, что он, как и всякая сильная, талантливая личность, больше всего требовал от себя. Сережа никогда не объяснял неудачи плохим стечением обстоятельств и тем более не сваливал вину на других людей. Он сам осуждал в первую очередь себя, а других людей всегда пытался оправдать. Сережа очень любил детей, для него это было святое. Обеих своих дочек — Катю и Сашу — он обожал. Поэтому он терпеть не мог, когда в его присутствии ругали женщин, пусть даже не самых достойных. В таких случаях он говорил: «Что ты, у нее же дети!» Для Сережи женщина, которая заботилась о детях, была существом неприкосновенным.

Довлатов очень любил свою жену Лену, он очень часто нам о ней рассказывал. Говорил, что она красавица и умница, что у нее прекрасный вкус во всем. И всегда подчеркивал, что жить с ним невыносимо. Во всех сложностях он безоговорочно обвинял себя одного. О таллиннской своей жене Тамаре он всегда тоже с нежностью вспоминал. Он говорил, что она очень храбрая и достойная женщина.

Людмила Кравец:

Лена действительно приезжала в Пушкинские Горы, я ее видела и разговаривала с ней. Она мне тогда объяснила, что для Сергея самое важное в его жизни — это его писательство. Сейчас я понимаю, что именно из-за этого, из-за того, что его здесь не печатали, он и уехал за границу. Если бы он мог публиковаться здесь, он бы не уехал. Хотя тогда после отъезда жены Сергей просил меня пресекать все слухи о его возможной эмиграции. Он говорил, что никогда не был так уверен в том, что останется здесь навсегда, как в тот момент, когда улетели жена и дочка. Раз не поехал с ними, значит, отрезал себе дорогу. Надо сказать, в тот момент эмиграция уже никого не удивляла: уезжали очень многие. Казалось, вот-вот начнешь удивляться тому, что кто-то остается. В особенности если остается Сережа, который, как он всегда говорил, с тринадцати лет знал твердо, что живет в бандитском государстве.

К середине семидесятых годов ленинградские писатели, которым до сих пор было отказано в праве печататься, понимают, что никаких оснований надеяться на официальное признание и массового читателя уже нет. Многие литераторы даже не пытаются опубликоваться и сознательно отказываются от каких бы то ни было контактов с советскими издательствами и редакциями. В это время все большую силу набирают так называемые самиздат и тамиздат. И если серьезной самиздатской жизни у прозы Довлатова по большому счету не было, то в тамиздате ее издавали много.

Все началось в 1977 году, когда издательство «Ардис» опубликовало в США «Невидимую книгу». «Ардис» был основан супругами Карлом и Эллендеей Профферами в 1971 году, это было первое частное американское издательство, специализирующееся на запрещенной в Союзе русской литературе: не только уже ставшей классикой, но и современной. В «Ардисе» были изданы Николай Гумилев, Анна Ахматова, Осип Мандельштам, Андрей Платонов, Исаак Бабель, Владислав Ходасевич, Михаил Булгаков. Здесь же публиковались лучшие современные русские поэты и прозаики, как признанные, так и замалчиваемые советской печатью: Георгий Владимов, Владимир Войнович, Василий Аксенов, Андрей Битов, Фазиль Искандер, Иосиф Бродский. Книги издательства «Ардис» не только мгновенно расходились по русским магазинам Израиля, Европы и Америки, но и были с радостью приняты всеми университетскими библиотеками и кафедрами славистики мира. Издательство «Ардис», таким образом, не только поддерживало опальных советских писателей, но и кардинально изменило взгляд Запада на русскую литературу.

После того как вышла в свет «Невидимая книга», журнал «Континент» (№ 11), основанный в 1974 году Владимиром Максимовым в Париже, впервые опубликовал рассказ Сергея Довлатова «По прямой». Затем в журнале «Время и мы» (№ 14) издаются рассказы «Голос» и «На что жалуетесь, сержант?». Этот журнал начал выходить в 1976 году в Тель-Авиве усилиями замечательного журналиста Виктора Перельмана.