(Попов В. Кровь — единственные чернила // Малоизвестный Довлатов: Сборник. СПб., 1995. С. 439)

Игорь Ефимов, писатель, издатель:

Пошлость и рутина, которую удавалось прикосновением иронии превратить в искусство, ненадолго веселила. Но из пошлости и рутины соткана жизнь человеческая. Если ты не умеешь уживаться с ними, ты обречен на непрерывное страдание. Здесь, мне кажется, и таится источник постоянной довлатовской горечи. Горечь эта была тем более искренней, что он и к себе был беспощаден. И лирический герой его опубликованных повестей и рассказов, и он сам — герой его устных историй — всегда были объектом постоянных насмешек, порой весьма жестоких. Так же беспощадно требователен он был и к своему литературному стилю.

(Ефимов И. Неповторимость любой ценой // Малоизвестный Довлатов: Сборник. СПб., 1995. С. 448)

Лев Лосев, поэт:

Сюжеты его просты, «как в жизни». Он говорил: «Я особенно горжусь, когда меня спрашивают: „А это правда было?“ или когда мои знакомые и родственники добавляют свои пояснения к моим рассказам, уточняют факты по своим воспоминаниям — это значит, что они принимают мои измышления за реальность».

(Лев Лосев. Русский писатель Сергей Довлатов // Довлатов С. Собрание сочинений. В 3-х т. СПб., 1993. Т. 3. С. 367)

Главная сила молодой литературы — легкая кавалерия — поэты и рассказчики. Лидеры нового поколения — прозаики Василий Аксенов, Анатолий Гладилин, поэты Евгений Евтушенко, Андрей Вознесенский, Белла Ахмадулина.

В Ленинграде у молодых литераторов возможностей меньше, хотя именно в это время выходят первые рассказы Андрея Битова, Виктора Голявкина, Виктора Конецкого. Но руководство Ленинградского отделения Союза писателей по-прежнему состояло из людей исключительно осторожных и связанных круговой порукой. В двух толстых ленинградских литературных журналах, «Неве» и «Звезде», предпочитали печатать что-нибудь о передовых докерах, фронтовых подвигах и сельских буднях.

Однако нельзя сказать, что Довлатову не повезло: вернувшись из армии, он оказался в самом центре литературной жизни тех лет. Молодые гении тогдашнего Ленинграда — блестящее поколение. Поэты Иосиф Бродский, Евгений Рейн, Анатолий Найман, Глеб Горбовский, Виктор Соснора, Александр Кушнер, прозаики Андрей Битов, Борис Вахтин, Рид Грачев, Валерий Попов… Однако Довлатов младший в компании, и среди этих официально или негласно признанных литераторов ему неуютно. Когда ему предложили вступить в неофициальную, но влиятельную группу прозаиков «Горожане», для молодого Довлатова это был триумф: коллеги, товарищи по поколению, его признают.

Литературная группа начинает свою историю в 1964 году, когда писатели Борис Вахтин, Владимир Губин, Игорь Ефимов и Владимир Марамзин подготовили коллективный сборник прозы «Горожане», а заглавие книги стало названием группы. Все авторы сборника к тому времени уже печатались и так или иначе принимали участие в официальной литературной жизни, то есть вполне могли рассчитывать на нормальную писательскую карьеру. Однако они приняли рискованное решение заявить о себе как о независимой литературной группе — явление, не виданное в Ленинграде с двадцатых годов, со времен «Серапионовых братьев». Несмотря на то, что ничего идеологически запретного в сборнике не было, а предисловие к нему написал известный писатель Давид Яковлевич Дар, издать его не удалось. Хотя по отдельности писатели продолжали публиковаться, их коллективный сборник не вышел. Дальнейшая судьба участников несостоявшегося сборника складывалась по-разному, но общим сюжетом стала очевидная взаимная несовместимость с системой: проза рано умершего Бориса Вахтина по-настоящему стала известна читателю лишь в девяностые годы. Владимир Марамзин подвергался преследованиям, затем был арестован и впоследствии эмигрировал. За границей оказался и Игорь Ефимов, переселившийся в США. Владимир Губин остался в СССР и был обречен на двадцатилетнее литературное молчание.

Между тем советский человек, кем бы он себя ни считал, обязан был работать (в 1964 году поэта Иосифа Бродского судили по обвинению в тунеядстве). Вскоре после демобилизации Сергей Довлатов женился, у него и его жены Елены родилась дочь Катя. Они по-прежнему живут вместе с Норой Сергеевной в коммунальной квартире на улице Рубинштейна. Довлатов устраивается на работу в многотиражную газету Кораблестроительного института «За кадры верфям». Служба относительно необременительная, в рабочее время можно не только редактировать, но и писать для себя. Но никакой перспективы эта работа не дает. Из многотиражной газеты путь в лучшем случае шел в большую журналистику, а там уже было не отсидеться в окопе: нужно было бы всерьез писать о прелестях социалистического общества. В кругу Довлатова карьера профессионального журналиста не в почете — никто из молодых писателей к ней не стремится: цена относительного благополучия слишком высока. «Кодекс поведения» гораздо более жесткий, нежели у шестидесятников; черное пьянство и всякие иные формы морального разложения допускаются и даже приветствуются, участие в официозном паскудстве — клеймо.

Через некоторое время Довлатов становится литературным секретарем Веры Федоровны Пановой. Знаменитая советская романистка к этому времени была тяжело больна и нуждалась в помощи. С другой стороны, она была человеком незаурядным, нешуточно одаренным, склонным помогать молодым талантам. Ее сын, Борис Вахтин, был довлатовским приятелем. Муж Веры Пановой Давид Яковлевич Дар оказал значительное влияние на литературную жизнь тех лет. В 1951 году он организовал литературное объединение «Голос юности» при ДК Профтехобразования, которое посещали Виктор Соснора, Александр Кушнер, Владимир Марамзин, Игорь Ефимов, Борис Вахтин, Дмитрий Бобышев, Олег Охапкин, Константин Кузьминский. Впоследствии Дар принимал литературную молодежь у себя дома, рецензировал рукописи начинающих авторов, писал для них рекомендательные письма в издательства и Союз писателей, организовывал материальную помощь нуждавшимся. Но биография молодого писателя Довлатова тем не менее не складывалась.

К середине шестидесятых Сергей Довлатов не мыслит себе другой судьбы, кроме судьбы профессионального писателя. Блестящий устный рассказчик, красавец, гуляка, каждый день он встает в шесть утра и печатает на машинке рассказы. Тщательно правит, переписывает, подшивает в папку, показывает знакомым, с трепетом ожидает критических замечаний. Пытается пристроить свою прозу в журналы и издательства. Кое-что печатают в Москве, но на лицах ленинградских редакторов писатель Довлатов встречает лишь недвусмысленное желание поскорее избавиться и от него самого, и от его рукописей…

Тому было несколько причин. Традиционно издательства отдавали приоритет тем, кто уже состоял в Союзе писателей. Эти авторы работали в соответствии с ежегодными тематическими планами, которые издательства получали от вышестоящих структур. Планы эти указывали идеологическую направленность предполагаемых к выпуску произведений. Рассказ стороннего автора, не соответствующий этим планам, мог быть напечатан, но только если он не содержал ни малейшего идеологического или эстетического изъяна. Авторы, за которыми числилось (хотя бы по слухам) неблаговидное поведение, автоматически попадали в зону особо пристального внимания цензоров. Произведение, принятое издательством или редакцией журнала к рассмотрению, рецензировалось профессиональными писателями и критиками, а затем попадало к редактору, у которого были самые широкие полномочия для внесения в текст всевозможных изменений. Далее, все тексты проходили Горлит — собственно цензуру. Ситуация усугублялась тем, что издавать что-либо за свой счет (даже под контролем государства) было категорически запрещено^[1].

Коллеги-литераторы, которые были хотя бы на несколько лет старше Довлатова, оказались в гораздо более выгодном положении, чем он. Суд над Иосифом Бродским вызвал такой резонанс, что КГБ и Союз писателей на какое-то время снизили барьер для вступления в официальную литературу. В первой половине шестидесятых большинство довлатовских знакомых сумели профессионализироваться. Если бы Довлатов не ушел на три года в армию, он бы мог успеть проскочить, но теперь ситуация оказывается практически безнадежной. Между тем путь старших братьев страшно заманчив, и Сергей потратит еще много лет в тщетных попытках войти в советскую литературу с парадного входа.