(Пекуровская А. Когда случилось петь С. Д. и мне. СПб., 2001. С. 181–182)
Я готов был драться за свою любовь и очень жалел, что это не принято. Не принято было в этом обществе размахивать кулаками.
Ненавидел ли я эту жизнь? Отвечаю с готовностью — нет. Я проклинал и ненавидел только одного себя.
Все несчастья я переживал как расплату за собственные грехи. Любая обида воспринималась как результат моего собственного прегрешения. Поэтому Тася всегда была невинна. А я все думал:
«Если она права, то кто же виноват?!»
(Сергей Довлатов, «Филиал»)
Ася Пекуровская:
Однажды он явился домой в сопровождении миловидной блондинки, которая, вторя Сереже, пригласила меня к совместному ужину. Проявив галантность, которая могла быть и, возможно, была истолкована гостьей как врожденная, и спровоцировав гостеприимство с моей стороны, которое могло быть и, возможно, было истолковано той же гостьей как сестринское, Сережа добился гармонии и предался, как говаривал поэт, «неге творческой мечты». Не знаю, до какой страницы прочла наша гостья, оказавшаяся финкой из числа туристов, с которыми Сережа проходил разговорную практику студента финно-угорского отделения, партитуру тайн и посвящений, но, как мне помнится, из нас троих именно ей не было отказано в непринужденности. За чаем они с Сережей о чем-то мирно беседовали по-фински. Наконец ее собеседник склонил в мою сторону свое распаленное в галантном участии лицо брата и поведал мне, надломив кусочек сладкого печенья, что они с Урсулой (кажется, ее звали именно так) отправляются в синематограф.
Как только за ними захлопнулась входная дверь и я собрала какие-то из своих вещей с желанием в очередной раз покинуть дом на Рубинштейна, меня позвали к телефону. Это был Радик Тихомиров, приглашавший нас с Сережей в гости к своему знакомому, тоже физику, Алику Римскому-Корсакову, которого он аттестовал как правнука композитора.
(Пекуровская А. Когда случилось петь С. Д. и мне. СПб., 2001. С. 180–181)
Дмитрий Дмитриев:
Я видел, что Сережа в нее был очень сильно влюблен и пользовался взаимностью. Но их любовь была основана на противостоянии и потому стала нелегким испытанием для обоих. Сережа очень ревновал Асю (она пользовалась большим успехом) и заставлял ее в свою очередь ревновать. Оба они мучились и переживали, хотя я не могу сказать, чтобы Сергей плакал у меня на плече. В этом смысле он был человек очень скрытный.
Лариса Кондратьева:
К Асе я относилась по-родственному, мы тогда довольно много времени проводили вместе. Мне кажется, Сережа не был ее единственной любовью. Я наблюдала ее хорошее отношение и к другим молодым людям, к Алику Римскому-Корсакову, например. Может быть, после долгой жизни с родителями в коммунальной квартире ей уже очень хотелось узнать что-то другое, из темного коридора выйти на свет. Возможно, красивым женщинам вообще присуще желание новых побед. Я не знаю, в чем было дело.
Ася Пекуровская:
Весть о том, что Сережино место в моем сердце оказалось так поспешно и так бесповоротно занято самозванцем, даже не претендующим на то, чтобы быть его двойником, была воспринята Сережей по формуле, впоследствии ставшей аксиоматичной во многих американских психологов: отрицание — отторжение — смирение. На последнем этапе возник скептический интерес, а с ним и требование привести самозванца пред очи законного властелина. Театрально цитируя кого-то, как подсказывают мне, Есенина, по модели Грозный-Черкасов, Сережа величественно провозглашал: «Позовите его сюда, я хочу видеть э-т-т-о-го человек-к-к-а».
Встреча Сережи с Аликом, которая состоялась почему-то в доме Доната, в силу какого-то закона абсурда, сопровождавшего многие наши встречи и впоследствии, при загадочном участии соседки Доната, молодой барышни наших лет по имени Аида, вероятно, и стимулировала продвижение американской психологии на декаду вперед. Доселе не виденный мною сконфуженным, Сережа был загнан в тупик собственной самоуверенностью, утратил атрибуты власти и в попытке камуфляжа то конфузливо двигал какой-то столик, сервированный пивом с бутербродами, то заслонялся бардом Вертинским, вещавшим нам потертым от времени и долгого употребления голосом с пластинки тридцатых годов…
(Пекуровская А. Когда случилось петь С. Д. и мне. СПб., 2001. С. 183)
Дмитрий Дмитриев:
Так или иначе, Ася, как мне кажется, начала к Сереже охладевать. Для него это была катастрофа, ему нужно было удержать ее любой ценой. Я думаю, именно поэтому он решил жениться — таким образом он думал удержать ее за собой. Иначе Сережа вряд ли бы стал обзаводиться семьей в таком раннем возрасте, к этому он был еще совсем не готов.
Ася Пекуровская:
С Игорем Смирновым и Мишей Абелевым мы встречаемся где-то в парке, где Сережа, по модели Печорина, но играя роль статиста, слушает Мишу, терпеливо объясняющего мне, что по случаю Сережиного решения уйти из университета, записавшись в армию, чуть ли не в войска НКВД (чтобы там «быть убитым чеченской пулей»), мне совершенно необходимо выйти за него замуж. На мой вопрос, как одно следовало из другого, Миша настаивает, глядя в одну точку из небесной сферы, что это совершенно необходимо и иначе быть не может.
На нашей свадьбе, сыгранной в ключе патриархально-поминальном и состоявшейся в марте 1962 года, присутствовало несколько кем-то оповещенных гостей, включая Нору Сергеевну, захваченную, кажется, врасплох и с большим опозданием Андреем и Варей Черкасовыми. Хотя брачной ночи по контракту не предусматривалось, в ритуал свадьбы был включен утренний променад по Невскому проспекту с необозначенной целью, которая, как известно, оправдывает средства. При встрече с первым же вступившим с ним в контакт знакомым Сережа театрально вскинул руки в направлении моей персоны и, улыбаясь своей чарующей улыбкой, произнес заготовленный для этого случая афоризм:
— Знакомьтесь, моя первая жена Ася, — тем самым оставляя за собой место на Олимпе новых пороков: — Я буду женат дважды, и оба раза счастливо.
(Пекуровская А. Когда случилось петь С. Д. и мне. СПб., 2001. С. 185–186)
Дмитрий Дмитриев:
Нора Сергеевна, кстати говоря, не очень одобрила это решение Сережи. Не то чтобы ей категорически не нравилась Ася. Она относилась к Асе иронически, но все-таки, пожалуй, по-своему ее любила. В то же время Нора Сергеевна не верила в то, что брак этот может оказаться счастливым, и уже на свадьбе, насколько я помню, она говорила о своих сомнениях моей маме. Как известно, она оказалась права: вскоре после свадьбы Ася ушла от Сережи.
Между прочим, перед их свадьбой я одолжил Сереже свое кольцо — то, которым я обручился с Ирой Бурхановой. Ася хотела, чтобы были, как положено, кольца, а денег у Сереги, естественно, не было. Тогда он взял одно кольцо у матери, а другое — у меня. Как многим, наверное, известно, Сережа с Асей, как и мы с Ирой, тоже расстались довольно быстро. Вот я и думаю: не в кольце ли дело?
Ася Пекуровская:
Оказавшись в числе первопроходцев, составивших счастье начинающему писателю и будущему ценителю счастливых браков, я сделала деликатную попытку оставить еще не потерявшую видимой актуальности должность сестры милосердия. В ответ на мое заявление об уходе была введена тема самоубийства, и однажды, развивая эту тему, Сережа увлек меня в свою комнату, ловко подхватил стоявшую наготове и где-то добытую винтовку и сказал с загадочной улыбкой, при этом дважды поворачивая ключ в замочной скважине:
— Самоубийство мне доступно и без тебя, а вот убийство… тут ты незаменима.
