Таусонский пребывал в бешенстве. В тихом офицерском неистовстве… Они с Петровским и Аракеляном уже больше трех часов ждали возле турникетов на Таганской запропастившегося куда-то Рысцова. Передумали всякое: мало ли что могло случиться с этим обалдуем в новом эсе — непонятном, озеленённом, кардинально изменившемся…

— Может, С-визор у него сломан? — осторожно предположил Альберт Агабекович, ёжась от прохладного сквознячка.

— Я ему череп сломаю, — злобно набычив широкий лоб, пообещал Павел Сергеевич. — Не ожидал, что так подведёт, скотина! Ведь под погонами раньше ходил, должен же ответственность осознавать, так-сяк! — Он помолчал. — А С-визоры мы сто раз перепроверяли…

Андрон лишь неопределённо покачал головой и передёрнул мощными плечами. В вестибюле станции действительно было зябко. Снизу тянуло прогорклым, сырым воздухом, и летняя кофейного оттенка рубашечка не согревала абсолютно. Босые ноги в лёгких сандалиях тоже мёрзли. Правильно, подобный прикид рассчитан на то, чтобы по солнечным улицам бродить, а не торчать в мрачном желудке заброшенной станции.

«Таганская» была нелюдима. Да что там говорить — пустынна, если такое слово уместно в данном случае. Вокруг валялись опрокинутые лотки, по углам ветерок рассортировал обрывки старых газет и прочей макулатуры, дверь с трафаретной надписью «Милиция и СКС» подгнивающей пластиной лежала посреди вестибюля, снятая с петель. Турникеты замерли, сомкнув резиновые челюсти в мёртвой хватке; эскалаторы застыли, на рифлёных ступенях и перекрученных поручнях осела пыль, а их железные внутренности, препарированные какими-то особенно жестокими и безбашенными вандалами, были разбросаны возле будочки контролёра. Большая часть колбообразных ламп была разбита, но осколков, как ни странно, поблизости не было видно. А плафоны уцелевших светильников оказались почему-то не стеклянными, а пластмассовыми. Аракелян, обнюхавший в первые полчаса ожидания все вокруг, сделал удивительный вывод: здесь вообще не наблюдалось стекла…

Рысцов появился неожиданно. Ворвался в вестибюль и, подслеповато щурясь в полумраке, огляделся. Взъерошенный, затравленный и в то же время какой-то страшновато злой. Облачённый в светло-коричневую хламиду и… тапочки… Глаза его поблёскивали сосредоточенно и колко.

— Никто не догадался смастерить факелы? — спросил он вместо приветствия или извинений за опоздание. — Я спички раздобыл и спирт.

У Таусонского от ярости даже дыхание на несколько секунд перехватило — ну и бесстыжий стервец, так-сяк! Опозданец!..

— Это хорошо, что горючее достал, — ответил Аракелян Рысцову. — Я приготовил несколько болванок, но не знал, чем пропитать. Давай зажигай.

— Вниз, — резко скомандовал Валера. — По ходу запалим.

Андрон лишь хищно выгнул бровь, потирая замёрзшие ручищи, а Павел Сергеевич наконец обрёл дар речи:

— Ты где шлялся, контра мохнатая?! Я ж урою тебя сейчас!

— Вниз! — взорвался Рысцов. — Сейчас здесь все городские конторщики будут! Я шороху у них в кутузке навёл!

— Светанулся все ж! — скривился Петровский.

— Конторщики? Кто это? — спросил Альберт Агабекович, подхватывая подрагивающими волосатыми пальцами связку наспех сделанных факелов.

— Менты, — бросил Валера, заскакивая на эскалатор. — Скорее, мать вашу! Чего, околели?

Таусонский выразился крайне ненормативной идиомой, а Андрон пояснил:

— Промозгло тут, гад ты этакий…

В этот момент с улицы донеслись резкие, властные голоса и цоканье копыт.

Рысцов в отчаянии схватился за волосы и выкрикнул шёпотом:

— Вы что, идиоты?! Нас всех сейчас повяжут! Вы же не знаете… Здесь такое творится… Быстрей! Вниз! Туда они, пожалуй, побоятся сунуться без подкрепления сильных сшизов!

Первым с места сорвался учёный. За ним, выйдя из ступора, последовали Павел Сергеевич и Петровский.

— Ага, дошло наконец! — с каким-то нездоровым весельем сказал Валера, перепрыгивая через три ступени эскалатора и рискуя свернуть шею в сгущающейся тьме. На полпути он отстановился, тяжело дыша. — Стойте! Да притормозите же! Альберт Агабекович, давайте зажжём факелы…

Судя по голосам, затихшим где-то наверху, преследователи и впрямь не решились спускаться.

На перроне Таусонский слегка успокоился и даже сумел без хлёстких комментариев выслушать сбивчивый рассказ Рысцова о его похождениях по Городу на траве. Правда, пару раз он не удержался и выдал в нескольких довольно ёмких тирадах свои соображения о поведении Валеры…

Пока Аракелян определял, куда двигаться дальше, остальные стояли на платформе и с внутренним содроганием разглядывали колеблющиеся очертания метрополитена. Было жутко: в синеватом, почти не дающем тепла свете факела пропитанного дешёвым спиртом, станция выглядела пугающе неправдоподобно. Тёмные скульптуры плотоядными птицами таращились с мраморных пилонов и будто бы мигали бездонными провалами глазниц. Своды терялись во мраке, а на освещённом участке стены виднелась часть стрелки, обозначающей следующие остановки кольцевой линии. На рельсах с противоположной стороны замер поезд, слегка высунув тупую морду первого вагона из тоннеля. Стекла и фары отсутствовали, отчего локомотив казался ослепшим и выпотрошенным. Причудливые тени трепыхались на влажном полу перрона и сливались с осязаемой тьмой, охватившей друзей плотным пятиметровым кольцом. Было очень холодно, наверное, градусов семь-восемь выше ноля, не больше — от дыхания шёл пар. Каждое движение, шажок, кашель, едва уловимое шуршание издевательски выглядящей здесь летней одежды отдавались перекатистым, шелестящим эхом.

— Кажется, налево — в сторону «Курской», — прошептал наконец Аракелян, задумчиво касаясь своего трогательного кадыка. — Будем надеяться, что искомый человек обитает где-то там.

Он поёжился, неуверенно качнув головой в непроглядный морок тоннеля. От постоянного подрагивания пламени глаза уставали, и казалось, что смотришь на чёрную громадину «капли»…

— Ну пойдём, так-сяк, — кхыкнув, решил Таусонский. — Друг за другом. Я первый, Альберт Агабекович с нахальным опозданцем в серёдке. Андрон, ты замыкающий. Не отставайте, ступайте след в след. Ну-ка посвети…