— Оно мне говорит, что вовсе не желает останавливаться во мраке «капли»! — осмелев, сказал тот же человек. — Оно хочет биться, и чем дольше, тем лучше. Оно хочет жить!
Президент не хотел пускать в ход последний козырь, но Сти все так же насмешливо смотрела на него, плавя взглядом нервы. Вот она мигнула, и правое веко так знакомо запоздало. Снова эта идиотская иллюзия, что вконец свихнувшаяся женщина подмигивает…
Президент отвёл глаза от её лица и спросил у собравшихся:
— Вы хотите жить… в забвении?
Толпа онемела лишь на секунду.
А потом возгласы и ругательства слились в однородный гул. Люди выдавили президента с охраной и военными вон из зала. Вон из Центра сна. Вон из круга своего доверия.
На улице творилось что-то неописуемое. Весть о новом мире грёз, о траве на камнях молниеносно разносилась со звуками криков и разговоров, перешептываний и неумелой декламации. Потоки уходящих из Москвы людей перемешивались, завихрялись, и все больше ручейков отделялось от них, поворачивая в сторону от шоссе, к чистеньким и уютным зданиям Центров.
Все-таки скорость распространения надежды гораздо выше скорости умножения отчаяния.
Быть может, поэтому человек до сих пор жив?..
Быть может, потому он — раб?..
Сти вновь поднялась к себе в кабинет, на семнадцатый этаж, и подошла к окну. Распахнула утеплённые створы стеклопакетов и подставила лицо морозному дыханию зимы. Свежий воздух сам рвался наполнить лёгкие, трепал пепельные волосы, ласкал шею и грудь.
Глупец, думала Сти. Нерадивый и амбициозный глупец. Как можно противиться такой силе, которая пришла к нам из эса? Да и зачем? Ведь она пожаловала с миром…
Пусть рвёт на собственной макушке волосы от беспомощности — к слабым нужно быть снисходительным.
Прошёл век диктаторов и империй! Закончилась эра мегаполисов и небоскрёбов, в которых один грызёт другого из-за какого-нибудь клочка бумаги с печатью и подписью! Минула пора бесконечных войн…
…Она видела вдалеке море, которое неумолимо превращалось в океан. У воды появился красноватый оттенок. Сначала — почти неуловимый… Но цвет стремительно насыщался, пока не стал темно-вишнёвым… Одни сгинули в этом океане, другие случайно выжили на мизерных клочках земли. Бушующие багряные волны, бьющиеся о серые берега сотен тысяч едва обитаемых островов, и затянутое грозовыми тучами небо — вот что осталось. Спесивый океан никому не давал попасть с одного острова на другой, проглатывая немногих смельчаков; не удалось построить ни одного моста: все они оказывались слишком длинными и обваливались под собственной тяжестью! Ни один корабль не мог уцелеть в хаосе штормов: разъярённая стихия разбивала суда в щепки!.. А высокие красные волны тем временем гремели, ниспадая с огромной высоты, мощно наскакивали одна на другую, взлетали к самому небу, снова падали, перекатывались. Они рождались лишь для того, чтобы пропасть, рассыпавшись на кровавые брызги… Люди прятались в глубине островов, среди безжизненных скал, и мало кто решался приближаться к берегу… Боялись. А кто все-таки приходил к океану, смотрел в туманную даль и чувствовал прерывистое дыхание прибоя, тот познавал настоящую тревогу и боль, страх и безысходность, понимая, что эту кровавую бездну создали мы! Что наши, только наши мысли и души надрывно стонут там, в глубокой пучине, что только человеческая плоть и кровь беснуются в этом алом океане…
Прошёл век. Закончилась эра. Минула пора…
Настала эпоха.
Подошло время безоблачного неба и городов на изумрудной траве.
Там не будет острого стекла. Там не удастся найти красный цвет. В человеческих снах не бывает двух этих вещей…
Разве что… в кошмарах…
Сти стояла возле распахнутого настежь окна и улыбалась ледяным порывам ветра.
* * *
Борис старался подключить к аппаратуре как можно больше людей самостоятельно. Тысячи наспех обученных ассистентов, завербованных из бывших реаниматологов и хирургов, безусловно, тоже работали по шестнадцать часов в сутки, обслуживая все прибывающих и прибывающих людей, но сам учёный и не думал халтурить. Он в последнее время был во власти особенно приподнятого настроения, даже привычных приступов циклотимии с непременным депрессивным синдромом не возникало уже на протяжении почти двух дней.
— Проходите сюда. — Он гостеприимно взбрыкнул авоськой в сторону анатомической кровати с матрацем из пористого полиуретана. — Вы без семьи?
— Померла жена, — пожевал губами невысокий мужчина, ставя рядом с собой громоздкий чемодан. — А сыновья на Север подались, на заработки, да так и не вернулись. Оба.
— Это плохо, — сочувственно покачал головой Борис. — Но скоро все у вас наладится!.. Вы справили естественные потребности? Замечательно. Поставьте чемодан сюда, он вам больше не понадобится.
— Но там у меня самые дорогие вещи…
— Да бросьте вы вещи наконец! Впереди — счастливая жизнь в новом мире! Ложитесь… осторожней, голову не ушибите! Вот так, ага, чтобы руки чуть в локтях согнуты были, а ноги — в коленях…
— Скажите, а вдруг я захочу проснуться — что тогда?..
Борис посмотрел на мужчину неаккуратно посаженными глазками и ответил:
— Ставлю сто к одному, что подобного желания у вас не возникнет.
— А все же…
— Ложитесь.
Учёный активировал нависший над пациентом С-излучатель и, коснувшись ряда сенсоров на упрощённой панели управления, запустил тесты основных цепей. Затем, пока компьютер анализировал работоспособность встроенных чипов, прогонял на наличие ошибок операционку и тестировал память, учёный взял в руки гибкую трубочку системы, включил автоматическую подачу питательной смеси и насадил на пластмассовую втулку стерильную иглу.
— Это зачем? — подозрительно покосился мужчина.
— Глюкозка, витаминчики, — прощебетал Борис, аккуратно прижал его руку выше локтя и пронзил вену. Вторую почти такую же иглу, только с клапаном, учёный ввёл мужчине в шею, предварительно сделав небольшой укольчик новокаина рядом с ключицей. — А это чтобы всякую гадость выводить из организма. Через неделю-другую сна будете как новенький, никакой врач по данным анализа крови не скажет, что вы хоть раз брали в рот сигарету или употребляли алкоголь.
