– Свечечку поставить, сынок? – ласково спросила его та самая, в черном, которая никак не хотела признать имя Октябрина христианским.

– Нет. Мне…

– Молебен за здравие, сорокоуст, за упокой?

– За упокой, – тяжело выдохнул он.

– Пишите! – Чисто вымытая старческая рука протянула из окошка четвертушку бумаги. Он беспомощно завертел головой по сторонам, не зная, что писать и как.

– Вам помочь? – Внезапно он почувствовал, что тяжелый взгляд, который преследовал его, материализовался. Перед ним стояла женщина под пятьдесят, сероглазая, круглолицая, полноватая, вполне приятной славянской наружности. На женщине было неприметное синее пальтецо, из-под косынки выбивались кудрявые русые волосы.

«Забелина Вера Ивановна, – щелкнуло в голове. – Та самая, которая приходила к Литвакам. Она же врач-психиатр, она же целительница баба Вера. Вот, значит, как? Проверяете? Ну-ну. Проверяйте».

– Вот здесь пишите, на столике, – указала она ему. – В первый раз, наверное?

– Как писать, вы не знаете?

– За здравие, за упокой?

– За упокой.

– Вот здесь, вверху, пишите «Об упокоении», а пониже – кого будете поминать.

– А… как писать? Имя, фамилию?

Она слегка улыбнулась – одними только тонкими губами, глаза же при этом жили своей жизнью и оставались совершенно холодными, бесстрастными, изучающими.

– Фамилия там ни к чему. – «Вера Ивановна» подняла глаза к неясной высоте купола. – Имя. Имя пишите. Как крестили покойницу вашу?

– Катерина.

– Так и пишите: «Об упокоении Катерины». Давно умерла?

– Только что. – Он дернул углом рта.

– Так, значит, «новопреставившейся Катерины».

– Может, вы мне сами напишете? – Он протянул ей бумажку и ручку.

– Нет-нет, молодой человек. Это, знаете, лучше самому. Очень вам сочувствую. – Она спрятала пухлые руки за спину и отступила на полшага назад.

Банников кое-как нацарапал на листке требуемое и показал ей.

– Правильно?

«Баба Вера» едва взглянула на бумажку и кивнула, собираясь уйти, когда он снова окликнул ее:

– А вы, случайно, не знаете, какая церковь тут еще есть поблизости?

– Да ты, сынок, не ездий никуда, – внезапно вмешалась в разговор какая-то совсем старенькая, согнутая клюкой, но бойкая бабка в синем рабочем халате. В руках у нее были ведро со свечными огарками и тряпка. Она деловито пристроила ведро прямо под ноги майору и взмахнула ветошкой. – Тута, – она топнула ногой в тапке в мраморный пол, – тута самое место что ни есть святое! Святей тольки на Святых горах! И крест с кумпола два раза громом сносило, слыхал? Такое место сильное! Никого не слухай, сюды тольки и ходи!

С купола Благовещенского собора действительно два раза при сильном урагане сносило крест, но обычно это истолковывали совсем иначе.

– Тута и молися, – продолжала старушка. – Тута место святое, намоленное, лучшей не надо! Тольки если хвораешь сильно, к Пантелеймону сходи, хужей не будеть…

Забелина стояла в сторонке, но не уходила, явно наблюдая, что же он будет делать дальше. Он взял со стола свою бумажку и сунул ее в окошечко.

– Да, дайте мне еще семь свечей, – попросил он.

Идя обратно к машине, он зачем-то стискивал в кармане ручку, которой написал «за упокой новопреставленной Катерины», и беспрерывно нажимал на кнопочку: щелк-щелк, щелк-щелк. На душе было почему-то особенно мерзко. Сходил в храм! «Надеюсь, Катьке это не повредит», – пробормотал он, включая фары. Туман все никак не рассеивался и даже как будто стал гуще. Золотого креста на колокольне он так и не разглядел.

Ей приснился отвратительный кошмар, который повторялся с удручающей регулярностью, и после него она чувствовала себя совершенно разбитой. Ей снилось, как она, будучи маленькой девочкой, тонула в каком-то пруду на окраине их поселка, захлебывалась мутной водой, опускалась на илистое дно, отталкивалась от этого отвратительно мягкого дна ногами, всплывала, пробивая головой тяжелую зеркальную пленку, хватала спасительный глоток воздуха и вскрикивала: «Помогите!» И тут же снова погружалась в воду с привкусом тины, снова шла на дно, снова отталкивалась, уже слабее, и снова пробивала головой зеленоватое зеркальное полотно… С каждым погружением она чувствовала, что силы покидают ее, и крик «Помогите!» выходил все тише и тише, но на пустынном грязно-желтом берегу все так же никого не было, и она знала, что скоро не сможет даже крикнуть, а только засипит, а потом уже не сумеет и оттолкнуться от дна…

Она не знала, почему и зачем снится ей этот странный и страшный сон, снится упорно и постоянно, с самого детства. Она никогда не боялась воды и уж тем более никогда не тонула. Почему? Откуда в ней это совершенно определенное чувство, что с ней это было? Катя с силой вдохнула воздух, как будто ей все еще не хватало его, взяла на руки теплого Афиногена, недовольного тем, что его извлекли из-под одеяла, и подошла к окну. За стеклом висел молочным киселем плотный туман, такой густой, что даже соседнего дома не было видно. Вчера Наталья сказала, что Катина идея насчет обедов для «белых воротничков» и студентов «просто не идея, а бомба». Сегодня на улице уже должны выставить объявление, что в ресторане «Париж» желающие могут дешево и вкусно пообедать в малом зале. Конечно, такие студенты, какой она была совсем недавно, не могут себе позволить обедать в ресторане «Париж» «дешево и вкусно», пусть и в малом зале, – они будут по-прежнему покупать булочки в буфете, а вот некоторая прослойка станет здесь постоянными клиентами. Здесь, в центре города, кроме больших вузов и огромного студенческого общежития «Гигант», пруд пруди всяких контор. Клиенты найдутся. Тем более что стандартные обеды будут обильными и действительно вкусными, а по иным меркам – и дешевыми. И придутся как раз на то время, когда и кафе, и ресторан пустуют. Еще Катя предложила купить машину, которая будет чистить и мыть ковры прямо на месте. Она подсчитала, что машина окупится примерно за три химчистки, ведь не успели открыться, а в некоторых местах уже нужно чистить. Даже Инна стала по-другому смотреть на новую хозяйку, без глубоко спрятанной снисходительности в глазах, почти как на равную. Пошутила вчера, что в ресторанном бизнесе она сделала бы головокружительную карьеру. Катя, смеясь, сказала, что подумает. В самом деле, не сидеть же ей у Натальи на шее без всякой пользы? Вот и сейчас ей нужно к маникюрше, а потом к парикмахерше. Все это, разумеется, личные Наташины мастера и подчиненные, и им даны строгие указания, но самой-то Кате каково чувствовать себя нахлебницей?

Финя спрыгнул на пол и теперь терся о ноги, мяукал, явно зазывал ее в кухню, завтракать.

– Есть хочешь?

Он толкался головой, как бы говоря: есть – это мы всегда готовы. А ты вот готова? Готова?

– Всегда готова, – ответила она ему, а заодно и всем остальным.

– Рома, ты хорошо понял?

– Да понял я, понял… Чего не понятного? Линочка, радость моя, не пойму причину твоего волнения… Сделаем, Линочка, клиентка останется довольна. А она ничего бабец, темперамент чувствуется. – Не замечая тяжелого взгляда, Роман Юшко небрежно вертел в пальцах фотографию. Шея, грудь, колье на груди – все высшей пробы. Ну что ж, видимо, намечается приятное разнообразие. А то в последнее время старые кошелки совсем осточертели. Похоже, она еще и молоденькая к тому же, эта, как ее? Он перевернул фото. А, да… Катерина Соболева. Впрочем, у него были клиентки и за шестьдесят. Работа есть работа, особенно если за нее хорошо платят. Но лучше иметь дело вот с такой цыпочкой, кто ж поспорит… Даже по снимку видно, что кожа у этой Соболевой нежная, мягкая… атласная… Он внезапно ощутил под своей рукой упругое женское бедро. Фотография выскользнула у него из пальцев и плавно спланировала на пол.

– Рома, ты что, спишь? – раздраженно спросила Эвелина.

Он вздрогнул и очнулся. Бедро под рукой исчезло.

– Да что-то устал, – неопределенно протянул он. – Линочка, у тебя разнюхаться нет?