Больше всего она боялась, что такими трудами возвращенный мир снова начнет исчезать, – но он возвращался огромными кусками – пылинки реяли в солнечном луче, она различала голоса, аромат цветов, вот только никак не могла вспомнить, что с ней и почему она очутилась в таком положении.

В те пять минут, пока не было Натальи, она уже научилась поворачивать голову и поднимать свободную руку – ту, которая не была привязана к кровати. Когда Наталья вернулась с каким-то человеком, который оказался врачом и был почему-то не в белом, как положено, а в зеленом, приятном для глаз, она уже научилась улыбаться. Улыбался и врач, улыбалась и Наталья, у которой, несмотря на улыбку, из глаз непрерывно текли слезы, улыбался и неизвестно откуда взявшийся в палате Лысенко. Она еще плохо ориентировалась в звуках и, когда они заговорили – все разом, – никак не могла понять, нужно ли отвечать или можно пока только слушать:

– …голова сегодня не болит?

– …я так и знал…

– …мама заболела гриппом, и…

– …тошнит?

– …я с тобой сидела…

– …принес тебе сок!

– …с каждым днем будет все лучше и лучше…

Голова почему-то не болела, хотя перед глазами иногда плыли какие-то темные пятна и слегка подташнивало. Но явившийся в зеленой хирургической робе ангел, принесший благую весть, что с каждым днем ей теперь будет все лучше и лучше, оказался прав – через неделю ее уже перевели в общую палату, мама выздоровела от гриппа и сменила возле нее постоянно дежурившую Наталью, а еще через неделю она наконец смогла самостоятельно встать с кровати и дойти до окна. Март, оказывается, давным-давно остался позади, и не было за окном уже ничего черного и белого – были зеленая трава с буйно расцветшими желтыми одуванчиками, голубое небо и какая-то пичуга, деловито тащащая на обустройство гнезда где-то подобранный алый лоскуток.