— Ну вот и память обо мне останется.

— Ты чего это?

— Да ведь жизня-то, видишь, какая. Вон дядь Тихон — калека, и то в Челябинск засобирался.

— А зачем он туда?

— Не знаю. Да уж не за семечками, наверно, и не за углем. И Антон не сказал. Стало быть, и знать нам того не следовает. Он ведь, Антон-то, еще перед войной из-под смертного приговора из тюрьмы удрал…

— Ба-атюшки, страсти-то какие!

— Помнишь, как я к тебе первый раз, еще до отправки-то, приехал? А ты сказывала, что обыск у вас был…

— Ну?

— Вот в тот день он удрал из тюрьмы, его и искали, да вас с баушкой испужали. А как поехал я в ту ночь домой, тут вот, возле хутора, на свертке к Даниным, Виктора Ивановича догнал. Да подводу-то он вперед отпустил, а меня у поворота остановил. Будто бы закурить… Ничего я тогда не понял, а он как раз Антона и вез к себе…

— Страсти-то, страсти какие, господи! — удивлялась Катерина. — А тут он сидел тихоней, говорил мало и одет по-мужичьи, просто.

— Одет просто, а на языке речей со сто. На гармошке играет он и песни такие поет, что в старое время за их с каторги бы не вылез. Хоть и помолчать, когда надо, умеет. Чистый артист! Как домой-то мы поехали с Гришею, он уж в то время членом полкового комитета был.

Снег все гуще валил и валил неторопливыми хлопьями, снова покрывал убранную часть двора, засыпал овчинные воротники работников, а Василий и Катя еще азартнее гребли в две лопаты. Снег пока не слежалый, мягкий, пушистый, легкий. И работа была веселая, праздничная. Нисколько не мешала она разговору.

От кутного окна во двор падал свет и, дробясь в тысячах снежинок, сказочно сверкал разноцветными огоньками и рассеивался.

Не впервой Виктору Ивановичу ждать и встречать тайные оказии. Две недели в четырнадцатом году летом ходил он встречать Антона за хутор в условленное место. Жандармы решили тогда перевести Антона из челябинской тюрьмы в троицкую. А друзья в пути хотели освободить его. Перехитрили их жандармы. Напрасно ходил.

И снова ждет Виктор Иванович Антона с той стороны. Но тогда лето было, тепло, а теперь зима лютая подступилась. Правда, в поле встречать и не требовалось, но приезд Антона с Тихоном уловить надо своевременно и встретить.

Перед отъездом судили они так и этак. Выходило, что на поездку потребуется никак не меньше шести суток.. Время это провел Виктор Иванович в бурных городских делах, а теперь вот вторые сутки в хуторе мается ожиданием: оружие на место сопроводить надо, в поселок Ново-Троицкий, под городом. Без провожатого там их не признают. Всего три человека доступ к тому тайнику имеют: Федич, Дерибас и Данин.

День был пасмурный. Косматая поземка седой ведьмой по степи металась, в хуторе сугробы возле дворов наставила. Пока было светло, много раз выходил Виктор Иванович на бугор за бывшую свою усадьбу, где жил теперь Демид Бондарь. Оттуда хорошо видна рословская изба, да и почти вся улица за прудом проглядывается. А как свечерело да загустела поземка, ничего не смог он там разглядеть и вернулся к себе во двор.

Сыновья тут уборкой вечерней занимались.

— Дай-ка мне вилы-то, Ваня, — обратился он к младшему. — Мы тут доделаем все с Романом, а ты беги к Рословым, побудешь там со Степой. А как дядя Тихон приедет, мне скажешь. Лети!

Ваньке такое поручение как раз в пору. Он и без того пошел бы туда после ужина непременно. И вовсе не к Степке рвался на свиданку, а манили, настойчиво звали его румяные, как ясная утренняя заря, Ксюшкины щеки с ямочками. Дышать он возле них переставал!

И ведь давным-давно знал он ее, и щеки эти всегда видел, но не обжигали они его раньше-то. А вот недель шесть назад на молотьбе, — солому они вместе от молотилки убирали, — как тронула она его плечом да будто случайно огненной щекой его щеку задела, словно спичкой по коробку, — тут и у парня внутри запылало доселе неведомое пламя. Скоро после этого у них и до тайных свиданий дело дошло.

Сегодня как раз идти надо, а его туда и посылают. Бросился Ванька в избу, чуток получше приоделся там. На ходу пожевать успел и — только его и видели.

Не укрылась от отца эта поспешность, и огонек, вспыхнувший в сыновьих глазах, приметил и понял его безошибочно. Потому, складывая навоз в розвальни, стал перебирать в уме рословских девок: Галька у Тихона мала еще; Нюрка деда Михайлы хоть и близка к той поре, да тоже еще жидковата, как семечко в недозрелом подсолнухе; а вот Ксюша-то как раз, видно, то и есть, что поджигает парня. Ну, что ж, девчонка славная…

— Ты, Рома, не подглядел себе какую-нибудь подружку? — осторожно спросил Виктор Иванович, подгребая натрушенную солому, когда сын проходил мимо него с полным навильником.

— Нет, — ответил Ромка и засовестился, издали добавив: — Ни к чему мне подружки, друзья есть.

— Так-то оно так, — возразил отец, — да никуда ты не денешься, как время придет.

Сын явно увертывался от такого разговора, и Виктор Иванович отступился от него.

Завывала в степи разгулявшаяся вьюга, наметая где-то сугробы, а в иных местах вылизывая, будто помелом, снег до земли. Антон, бросив тулуп на уголь, давно шел за подводой, прикрываясь от бокового ветра рукавицей и греясь на ходу.

Верст десять-двенадцать оставалось до хутора, говорил Тихон еще засветло. Давно уж потемки окутали все вокруг и ночь придавила, а впереди ни единого огонька не видно. Встретится в стороне промерзший березовый колок, и опять, кроме летящего колючего снега, ничего не видно в этой пустыне.

Тихону тоже давно хотелось бы пошагать за санями, кровь приостывшую разогнать, да куда же на деревяшке ускачешь по такой убродной дороге! А ее и нет вовсе, дороги-то. Лошадки куржаком покрылись, тянут с трудом. Заметно сдали они, особенно на обратном пути.

Сидя поверх воза на охапке соломы, Тихон опустил на плечи высокий воротник тулупа, протер глаза и стал вертеть головой по сторонам, надеясь угадать местность. Давно уж должны были попасть они на заимку Зеленую, а ее все нет и нет.

Бороду подергивал, глаза тер мужик, а вьюга слепила их, не давала прозреть. И тут шагах в тридцати по ветру увидел он колок. Вроде знакомый, а где он находится, не может сообразить Тихон. Натянул вожжи, сбросил тулуп и двинулся к тому колку.

От саней-то хорошо пошел — снег тут мелкий, — а чем ближе к леску, тем уброднее. Проваливается деревянная нога, и никак ее не вытащишь и не переставишь. Хотел уж лечь да катиться по снегу-то. И тут услышал сзади:

— Куда ты, Тихон Михалыч? — Антон догнал его.

— Да вот, колок вроде бы знакомый: вон — березы, по ту сторону осины есть, и тальник внизу. Там вон крохотный родничок должен быть, да теперь не сыскать его.

— Ну, а ежели тот самый колок, тогда что?

— Тогда, стало быть, Зеленая у нас на той стороне и чуток сзади. Не попали мы в нее. Теперь надо держать поправее малость.

— Да колок-то все-таки тот или не тот?

— Кажется, тот, да в такой темноте и ошибиться недолго. А кругом-то ничего не видать… Вот чего, Антон Васильевич, дойди-ка вон в тот конец и погляди, нет ли там межевого столба. В сторонке, на чистом месте стоять он должен.

Антон бросился в указанном направлении вдоль колка, и вскоре донесся оттуда голос, но слов не разобрал Тихон и стал разворачиваться в обратный путь. Антон догнал его у подвод.

— Есть там столб, — сообщил он, — старый, а снег вокруг него до земли вымело.

— Ну, теперь скоро дома будем, — сказал Тихон, влезая в тулуп и садясь на воз. — Чего бы мы теперь делали, ежели б на телегах поехали?

Качнув сани в сторону, лошадь стронула их и потянула. А Тихон, легонько подергивая правую вожжу, не неволил кобылу, а лишь подсказывал направление, приговаривая:

— Домой, домой, Машка, домой!

И лошадь, словно понимая хозяина, приободрилась и веселей зашагала. Вторая не отставала ни на шаг. Скоро, почувствовал Тихон, в иных местах под полозьями поскрипывала гладкая, накатанная дорога. Теперь вожжи Машке не нужны: сама дорогу домой найдет.