— Как же голосовать за большевиков, — возмущался, выбираясь из толпы, Кестер, — когда у них вся власть из таких вот голозадых Тимок составлена. Такие правители всех без штанов по миру пустят.
Никто ему не ответил, и никто не брал списков из других стопок на столе. Все проголосовали восьмым.
ЧАСТЬ ДВЕНАДЦАТАЯ
Терпит квашня долго, а через край пойдет — не уймешь.
Русская пословица
1
События сменяли друг друга так быстро, что деревня никак не поспевала за ними. В городе, хоть и не очень свободно, успела заявить о себе Советская власть, но теперь пришлось ей спрятаться в подполье. А в хуторе только-только Совет избрать успели, через считанные дни власть в городе переменилась — окружной атаман Токарев там воцарился.
Столица казачьего края Оренбург — в руках Дутова, Троицк — тоже. На очереди — Челябинск. Не раз бросались на него казачьи отряды, но удержалась, устояла Советская власть в этом городе. Вскоре на помощь челябинцам прибыли красногвардейцы из Перми, Екатеринбурга, а потом и сводный отряд самарских, сызранских и уфимских рабочих и красногвардейцев. Комиссаром сводного отряда был назначен Василий Константинович Блюхер.
Запестрела южноуральская земля разновластью. Прижался мужик в деревне, как сурок в норе. Спички, табак, чай, сахар, соль, мануфактура — все провалилось, как в пропасть. С четырнадцатого года все государство только и работает на фронт, на войну. А она, пустоглазая, рвет, ломает, крушит все вокруг, жжет и ничего не создает.
Но раньше гремела она далеко-далеко где-то, теперь же вот она, прямо домой припожаловала. И нет от нее спасения. Даже свой, собственный хлеб размолоть — и то непросто. С великой осторожностью ухитрялись. В разные стороны разведку посылали и, убедившись в безопасности, проскакивали к мельницам.
Наслушавшись рассказов о казачьих разбоях по дорогам, Кестер сам решил проверить слухи. Бросил в ящик фургона три мешка с зерном, прикрыл их попонами, а сверху накидал сена выше краев. Так и отправился в город с рассветом.
Дозор ему встретился вовсе не там, где говорили мужики, раньше. Подкатили к нему три казака.
— Куда едешь, мужлан? — спросил урядник.
— В город, за покупками.
— Стой! А ну, глянь, Филя, чего там у его в возу-то.
Не сходя с седла, Филя копнул пикой и открыл мешки с зерном.
— Дак чего ж ты, сволочь, продавать везешь, стало быть, коли спрятал! — заорал урядник и врезал Ивану Федоровичу от плеча наискосок по спине нагайкой.
Сквозь ватный пиджак оно, конечно, помягче, но все же так проняло, что побелел возница.
— Что же ты делаешь! — запричитал он.
— Веди его, Филипп, в Солодянку, — опять же распорядился урядник. — Ежели чего, пикой коли али стреляй. А хлеб чтобы ссыпан был!
Так под конвоем и прибыл Кестер в поселок. Дорогой сердито усы щетинил и трубкой дымил. Было над чем и поразмыслить. Мужики хлеба, конечно, больше потеряли, зато хоть от нагайки убереглись. А ему сполна всего досталось…
И тут мутный от злобы взгляд Кестера ухватил нечто знакомое. Навстречу по улице шел полковник Кучин с каким-то есаулом — в полной форме. Невольно поторопил он коня. Конвоир в это время приказал:
— Сворачивай влево, вон к тому амбару!
Но Кестер, словно не слыша приказа, продвинулся еще на десяток шагов и, соскочив с телеги, плюхнулся коленями на мерзлые кочки грязи, сорвал с себя шапку.
— Ваше высокоблагородие! — взмолился он плачущим голосом. — Помогите бывшему агенту.
— Тише, дурак! — подходя, цыкнул на него Кучин. — Встань! Какой еще агент?
— Кестер я, Иван, Федорович, с хутора Лебедевского.
— Кличка?
— Степной, ваше высокородие.
— Степной… Степной… — Кучин поправил фуражку и еще подержался за козырек. — Припоминаю. Данин?
— Да. И другие там…
— Не успели мы эту пташку в клетку определить. Жаль. О чем просишь?
— Три мешка муки везу на мельницу, а меня задержали… Конфискуют.
— Ну, теперь у всех конфискуют. Как по-вашему, есаул, стоит помочь? Такие люди нам пригодятся.
— Не возражаю. Казак, — обратился есаул к конвоиру, — проводи его на дорогу и отпусти.
— А нельзя ли документ? — покаянно спросил Кестер.
— Это надо в штаб ехать, — похлопал себя по карманам Кучин. — У вас, есаул, не найдется ли чем написать да на чем?
Есаул открыл полевую сумку, подал карандаш, но долго перебирал бумаги, не находя нужного клочка. Увидев свернутую газету, полковник ухватился за нее.
— Можно?
— Пожалуйста.
Положив газету «Казачья мысль» на сумку есаула, Кучин написал на чистом углу:
«Подателя сего дозорам пропускать беспрепятственно. Полковник Кучин».
Откланялся Иван Федорович и полез на телегу, недовольный в душе Кучиным. Сегодня-то, конечно, проедет он, поскольку провожатый и свидетель покровительства есть у него. А в будущем такой «документ» не спасет. Уразумев это, Кестер не поехал на мельницу, а повернул назад, в хутор.
В дороге хватило ему времени и на газетку. Свеженькая она, вчерашняя, за 15 ноября. Не торопясь читал Кестер, нацепив очки и позабыв о погасшей трубке во рту:
— «Приказ по 3-у военному округу Оренбургского казачьего войска № 298, 6 ноября 1917 года, город Троицк.
Дорогие станичники! Объявляя известия о Ташкентских и Саратовских событиях от 3, 4 и 5 ноября, я не могу умолчать о том чувстве негодования, каким должно наполниться сердце всякого любящего свою Родину и тех ее сынов, которые невольно погибли от руки своих же братьев, увлеченных, обманутых преступными агитаторами-большевиками. Эти изменники Родины и прислужники Вильгельма стараются во что бы то ни стало вырвать власть у законного народного Временного Правительства и этим самым травят одно сословие на другое и топят людей в море братской крови, оставаясь сами безнаказанными за спиною погибающих. Эти изменники во главе с предателем Лениным, осужденным уже Временным Правительством, делают это, чтобы самим захватить теплые места и сосать народную кровь, называя себя друзьями этого народа.
Не верьте этим обманщикам, разрушителям, дорогие станичники. А вы, станичные атаманы и поселковые, арестуйте их и донесите, и они будут привлечены к ответственности по всей строгости закона военного положения.
Наша святая обязанность не допускать до полной погибели нашу дорогую Родину. Мы до сего времени идем рука об руку со своими братьями казаками всех 12 казачьих войск, показав всей России, как велика сила в порядке и дисциплине, которую мы сохранили, и докажем, что спасение Родины заключается не в митингах с погромными речами агитаторов и не в грабежах народного достояния, а в порядке и дисциплине и готовности стоять твердо и непоколебимо на страже порядка и законности.
Итак, станичники, дружными силами сохраняйте спокойствие в своих поселках и гоните от себя прочь изменников и смутьянов. Когда же от вас потребуется еще помощь дорогой Родине, по призыву Войскового Правительства приходите беспрекословно, чтобы не дать возможности врагу вырвать у нас дорогую свободу, не забывая, что только в этом заключается спасение от погибели нашей многострадальной России.
Окружной атаман, полковник Токарев».
Прочитав до конца приказ, Иван Федорович сунул углом под себя газету, чтоб ветром не сдуло, набил трубку, раскурил ее и, грея трубкой поочередно руки, снова взялся за «Казачью мысль». Под всем, что писал атаман Токарев, Кестер и сам бы подписался. Но вот слова: «… спасение Родины заключается не в митингах с погромными речами и не в грабежах народного достояния…» — зацепили его.
Митингуют все теперь, не только большевики, а от погромных речей и сами атаманы не избавлены. Так ведь грабежи-то вроде бы Токарев с гневом осуждает, а сам казачьими руками на дорогах грабит! Это ведь не шайка простых разбойников, какие ночью на дорогу выходят, а днем прячутся. Тут целый полк среди бела дня и ночью грабит и ни от кого не прячется. А там, в степи за Троицком, — другой полк, и тоже, наверно, не бездельничает.
