Между тем, несмотря на войну и отсутствие пациентов, а может быть, и благодаря последнему, Фрейд вел в те дни необычайно активную и полноценную во всех отношениях жизнь. Высвободившееся от пациентов время, похоже, привело его к новому сближению с Мартой и неожиданной вспышке сексуальной активности. Во всяком случае, в датированном 8 июля 1915 года письме американскому психологу Дж. Дж. Патнему Фрейд упоминает, что накануне у него был удачный коитус с женой — это, пожалуй, самое или одно из самых интимных признаний Фрейда о своей личной жизни. Однако письмо Патнему стало знаменитым благодаря не этому признанию, а потому, что в нем Фрейд отвечает американцу на вопрос о совместимости психоанализа и моральных ценностей и понятии Бога. Если всё же Бог существует, утверждал Фрейд, то «это мне нужно будет упрекать Его, а не Ему — меня. Я бы спросил Его, почему он не дал мне лучшее интеллектуальное оборудование».

Что касается морали, то Фрейд заявил: «Я считаю себя высокоморальным человеческим существом, никогда не сделавшим ничего постыдного или злого». Правда, тут же оговаривается, что имеет в данном случае мораль общественную, а не сексуальную. «Сексуальная мораль в глазах общества — в наибольшей степени американского общества — кажется мне отвратительной. Я выступаю за гораздо более свободную сексуальную жизнь. Однако я мало пользовался этой свободой, если не считать того, что, как я считал, было позволительно в этой области».

Фрейдофобы, разумеется, тут же цепляются за последнюю фразу и задаются вопросом о том, что же Фрейд считал для себя «позволительным в этой области». Уж не связь ли с Минной Бёрнейс? Не мнил ли он себя патриархом Иаковом, которому было разрешено жить одновременно с двумя сестрами?!

В октябре 1915 года Фрейд приступает к чтению в Венском университете своего первого курса по психоанализу, официально предназначенного для студентов-медиков, но на самом деле собравшего самую разношерстную публику. На некоторые лекции собиралось более ста человек — столь большая аудитория, безусловно, льстила самолюбию Фрейда. Первые четыре лекции были посвящены психоанализу ошибочных действий, а следующие одиннадцать — сновидениям и их толкованию. Среди слушателей лекций были две дочери Фрейда, Матильда и Анна, и невеста его сына Оливера Элла Хайм — будущий знаменитый психоаналитик и «врагиня» Анны Фрейд.

Еще один цикл лекций Фрейд прочитал в Венском университете в следующем зимнем семестре 1916/17 года, который включал в себя темы «психоанализ и психиатрия», «смысл симптомов», «фиксация на травме, бессознательное», «сопротивление и вытеснение», «сексуальная жизнь человека: развитие либидо и сексуальная организация», «пути образования симптомов», «страх», «теория либидо и нарциссизм» и др.

Одной из самых значительных работ Фрейда этого периода стала статья «Наблюдения над любовью переноса», в которой Фрейд объясняет свое возвращение к проблеме переноса тем, что она является одной из самых сложных в психоанализе. Как уже писалось, впервые с проблемой переноса Фрейд столкнулся еще в случаях с Анной О. и Эммой Экштейн и впоследствии не раз убеждался в справедливости вывода о том, что пациентка влюбляется в своего аналитика, перенося на него свои (зачастую инфантильные) сексуальные переживания.

При этом Фрейд подчеркивает, что «удовлетворить потребность больной в любви столь же губительно и безрассудно, как и загасить ее». Психоаналитик, соглашается Фрейд, оказывается при этом в непростой ситуации — и с профессиональной, и с этической точки зрения. С одной стороны, он прекрасно понимает, что речь идет не о подлинном чувстве, а лишь о его иллюзии, родившейся в ходе сеансов психоанализа, и потому он не должен поддаваться попыткам пациентки обольстить ее. «С другой стороны, когда женщина умоляет мужчину о любви, ему достаточно трудно отказать ей и оттолкнуть ее. К тому же, несмотря на невроз и сопротивление, он воспринимает исходящий от этого создания некий шарм, подтверждающий ее страсть. Соблазн вызывается не грубой плотской привлекательностью, которая может лишь шокировать или же вызвать чувство терпимости, поскольку представляет собой естественное явление. Возникающие чувства являются более утонченными, но они подавляются, поскольку, в конце концов, кто может заставить мужчину, хоть и соблазняемого возможностью приключения, забыть законы техники и врачебный долг?»

Увы, вся история психоанализа свидетельствует о том, что Фрейд заблуждался — далеко не всем психоаналитикам удавалось благополучно пройти между Сциллой и Харибдой «переноса», не забыв при этом законов техники и врачебного долга…

Два последующих года — 1916-й и 1917-й, — вне сомнения, были не самыми лучшими годами в жизни Фрейда. Сбережения стремительно таяли и девальвировались. Пациентов было катастрофически мало. Семья Фрейд начала голодать, и это вгоняло Фрейда, привыкшего видеть себя в роли кормильца и испытывавшего постоянную потребность чувствовать, что он справляется с этой ролью, в жесточайшую хандру.

В мае 1916-го в этом темном царстве мелькнул луч света — шестидесятилетие Фрейда было воспринято в Вене и далеко за ее пределами как весьма значимое событие. Юбиляра завалили поздравлениями, подарками и цветами. Фрейд почувствовал, что он все-таки добился желанной славы и он сможет остаться в памяти человечества. Но эйфория продолжалась недолго, и вскоре на фоне нехватки денег и продуктов питания Фрейда снова охватил пессимизм. Правда, ему всё же достало средств, чтобы выехать летом с Мартой (с Мартой, а не Минной!) на лечение в Карлсбад, но на этот раз прославленный курорт не доставил ему никакого удовольствия: вместо «дам в фантастических платьях» он всюду натыкался на «офицеров с железными крестами».

1917 год, казалось, не принес в этом смысле ничего нового. Фрейды голодали. Австро-Венгрия и Германия явно проигрывали войну, неся колоссальные не только экономические, но и людские потери. Теперь похоронки шли бесконечным потоком каждый день, и летом 1917 года одна из них добралась до семьи Фрейд — на итальянском фронте погиб Герман — единственный сын сестры Фрейда Розы Граф. Светлым пятном для Фрейда в 1917 году стало только заявление министра иностранных дел Великобритании лорда Бальфура, что его страна поддерживает идею создания Еврейского государства в Палестине — сам Фрейд никуда ехать не собирался, но идеи сионизма, как уже было сказано, поддерживал.

Ища выход из той унизительной финансовой ситуации, в которой он оказался, Фрейд стал мечтать о Нобелевской премии — не ради славы, а прежде всего ради денег. «Мое умственное состояние, — писал Фрейд Абрахаму, — требует срочного заработка для семьи в качестве удовлетворения своего хорошо известного отцовского комплекса. В таких обстоятельствах, совершенно против моей воли, я начинаю надеяться на Нобелевскую премию».

И всё же говорить о том, что Нобелевская премия нужна была Фрейду только для денег, было бы, безусловно, неправильно. В написанной в том же самом 1917 году статье «Трудность на пути психоанализа» Фрейд пишет о «трех серьезных ударах», которые наука за свою историю нанесла по самолюбию человечества. Первый из них — космологический — был нанесен Коперником, доказавшим, что место обитания человечества отнюдь не является центром Вселенной. Авторство второго — биологического — удара принадлежит Дарвину, заявившему, что человек происходит от животных. Наконец, честь третьего, «самого болезненного», психологического удара Фрейд отдает Шопенгауэру, заявляя, что именно тот первым обратил внимание на роль бессознательного и показал, что «наше „Я“ не является хозяином в собственном доме». Однако понятно, что на самом деле Фрейд был убежден, что этот третий, решающий удар нанес именно он, и таким образом мысленно ставил себя в один ряд с Коперником и Дарвином. «Вы правы, — писал он Абрахаму, — когда отмечаете, что этот список не может не создать впечатления, что я претендую на место рядом с Коперником и Дарвином. Однако я не хотел пренебрегать интересной идеей из-за подобных ассоциаций и поэтому так или иначе вывел на передний план Шопенгауэра».