С одной стороны, он не доверял сильным умным женщинам (такой была его мать), презирал претенциозных дам “с идеями” и не любил надушенных модниц, которые, как дочь Плеханова, носили “туфли на высоких каблуках”. Ему нравились совсем молоденькие, уступчивые девушки или крепкие крестьянки, готовые ему подчиняться. С другой стороны, даже в 1930-х у него бывали любовницы из образованных и раскрепощенных революционерок, равные ему по развитию, а иногда и из дворянок, то есть из высшего сословия. Но его марксистское предназначение и чувство исключительности были превыше всего.
Женщины (и дети, если уж случалось так, что они появлялись) должны были с пониманием относиться к тому, что крестоносец марксизма может внезапно и бесследно исчезнуть.
Татьяна Сухова сидела у себя дома с другими ссыльными, и тут кто-то рассказал ей, что “прибыл новый этап ссыльных, и среди них приехал товарищ из Баку Осип Коба – профессионал, большой работник”. Чуть позже, одетый уже как следует благодаря товарищам по этапу, “Осип” появился у них в доме. “Он был в высоких сапогах, в черном… пальто, в черной сатиновой рубашке и высокой мерлушковой шапке. Белый башлык, по-кавказски прикрепленный на плечах… опускался на спину”.
В Сольвычегодск пришла весна. Это был маленький средневековый городок с 700-летней историей; здесь торговали пушниной. В городке, стоявшем на реке Вычегде, была запыленная площадь, деревянное поместье богатого купца, почта и красивый собор xvi века. Десять ссыльных жили в коммунальном доме. “В этом было спасенье для многих, – вспоминает Сухова. – Эти коммуны были университетами для ссыльных. С утра до вечера в какой-нибудь комнате подальше от входа шли занятия кружков. Те же, кто жил на квартире в одиночку, чувствовали себя хуже… многие начинали пить”.
Уездный полицейский исправник Цивилев по прозвищу Береговой Петушок был человеком жалким, раздражительным и занудным, но комичным. Говорил он фальцетом. Его еще называли “бог и царь Сольвычегодска”. Он запрещал ссыльным собираться больше пяти, ставить спектакли и даже кататься на коньках, грести на лодке и собирать грибы. Заметив нарушение, он гонялся за ссыльными по берегу реки, как разъяренный петух, – отсюда и его кличка.
Сталин, по словам здешних полицейских, вел себя “жестоко, откровенно, без уважения к властям”. Однажды Береговой Петушок поместил его в заточение за чтение вслух революционной литературы, а в другой раз оштрафовал на двадцать пять копеек за посещение театра[131]. Несмотря на это, ссыльные часто устраивали тайные и веселые вечеринки, на которых обязательно был флирт. “Пели все с увлечением… я пустилась в пляс, – вспоминает Шура Добронравова. – Коба искренне хлопал… Вдруг я слышу голос Кобы: “…Шура – радость жизни!” – и вижу: Коба смотрит на меня со своей непередаваемой улыбкой”.
Однажды ссыльные вместе поехали кататься на лодках. Они размахивали красными флагами и пели. По берегу бежал Береговой Петушок и кричал: “Перестать петь!” Но наказать всех он не мог, так что это сошло им с рук.
Сталин часто устраивал тайные сходки ссыльных, “строго следил за работой каждого члена этой группы и требовал отчета”, вспоминает Александр Дубровин. Из воспоминаний Дубровина можно понять, что Сталин выслеживал предателей и приказывал их убить. “Был ссыльный по имени Мустафа… он-то и оказался изменником”. По словам одного “товарища”, Мустафа “был утоплен под большим угором реки Вычегды”.
“Я часто забегала в комнату, где жил товарищ Сталин. Обстановка комнаты была небогатая. У окна стояли козлы. На козлах были положены доски, на которых лежал соломенный матрац, покрытый серым байковым одеялом. Сверху подушка с розовой ситцевой наволочкой. <…> Частенько и днем я заставала его на койке в полулежачем положении, одетого от холода в пальто и обложенного кругом книгами”. Они все больше времени проводили вместе, смеялись над другими ссыльными и даже катались вдвоем в лодке. Судя по всему, дружба переросла в любовные отношения: Сталин тепло относился к Суховой и в 1930-е годы[132]. Позднее он написал ей, прося прощения за то, что не писал раньше: “Вопреки обещаниям… до сих пор не посылал Вам ни одной открыточки. Это, конечно, свинство, но это факт. И я, если хотите, при-но-шу изви-не-ния. <…> Пишите”. В следующий раз они встретились в 1912 году.
В июне местная полиция отметила, что Сосо побывал на сходке всех ссыльных, где была и девушка по имени Стефания Петровская. С ней у Сталина случился настолько серьезный роман, что он решил жениться на ней.
Двадцатитрехлетняя учительница Стефания стояла выше Сталина на социальной лестнице: она была дворянкой из Одессы, ее отец-католик владел домом в центре города. Перед тем как получить высшее образование, она посещала элитную гимназию. “Дворянку Петровскую” (так она значилась в полицейских рапортах) арестовали в Москве и сослали в Вологодскую губернию на два года; с “Осипом Кобой” она познакомилась, уже отбыв свой срок. Сталин пробыл там недолго, но, вероятно, чувство между ними было очень сильным, потому что Петровская осталась в богом забытом Сольвычегодске, а затем поехала за Сталиным на Кавказ.
Ссыльные не знали ничего о текущих делах партии, но узнавали о последних спорах из потрепанных старых журналов, которые передавали родственники и друзья. Сталину не понравилось, что Ленин рассорился с Богдановым. “Как тебе понравилась новая книга Богданова? – писал Сосо в Женеву своему другу Малакии Торошелидзе. – По-моему, некоторые отдельные промахи Ильича очень метко и правильно отмечены. Правильно также указание на то, что материализм Ильича… отличается от такового Плеханова, что… Ильич старается затушевать”.
Сталин уважал Ленина, но умел отнестись к нему и критически. Обожествление началось только после смерти Ленина – и у этого была ясная политическая цель. Пока же от относил ленинские склоки к капризам испорченных эмигрантов. В России, где большевизм находился в упадке, “практики” не могли позволить себе такой ерунды. Зиновьев признавал: “Партия как единое целое перестала существовать”. Дела обстояло так плохо, что появились “ликвидаторы”, предлагавшие распустить партию. Сталин же был на стороне так называемых примиренцев, которые считали, что большевики должны работать вместе с меньшевиками – или уж вместе сойти с арены.
Он был уверен, что нужен партии, и не собирался торчать в Солвычегодске: чем больше революционеров ссылал Столыпин, тем слабее была система. Побег следовал за побегом. В 1906–1909 годах власти могли одновременно отвечать лишь за 18 000 ссыльных из 32 000. Сосо написал Аллилуеву в Санкт-Петербург, спросил его адрес и место работы; очевидно, он планировал отправиться в столицу. Он начал собирать деньги: часть их он получил по почте. Заключенные инсценировали азартную игру, в которой Сталин “покрыл кон 70 рублей”.
В конце июня после утреннего обхода Берегового Петушка Сухова помогла Сталину облачиться в сарафан. Неизвестно, сбрил ли он бороду. Переодевшись, в компании Суховой он пароходом доехал до ближайшего крупного города – Котласа. Расставаясь с Татьяной, которая дала ему в дорогу несколько носовых платков, он произнес романтичную фразу, не смущаясь своего женского наряда: “Ну ладно, я когда-нибудь возвращу шелковыми”.
После этого он сел на поезд и отправился в Северную Венецию1.
“Как-то вечером, – вспоминает Сергей Аллилуев, муж любвеобильной Ольги, – я шел по одной из улиц Литейной части и вдруг увидел, что навстречу мне идет товарищ Сталин”. Друзья обнялись.
Сталин уже заходил к Аллилуеву домой и на работу, но никого там не застал. Центр Петербурга был не так уж велик. Аллилуев попросил дворника приютить Сосо. Дворники часто бывали осведомителями охранки, и, если они сочувствовали большевикам, их каморки были идеальным укрытием: искать здесь никто бы не стал.
