“Когда у Сталина появлялись лишние деньги, – рассказывает А. Д. Сакварелидзе, ведавший сталинскими фальшивомонетными операциями, – мы проводили встречу “уклонистов” в окраинной закусочной или же в отдельном зале роскошного ресторана – часто в ресторане “Свет” на Торговой улице. Там мы пировали – особенно если хотели отметить какую-нибудь удачу. Спандарян больше других любил “уклонения”: там мы говорили без обиняков, вкусно ели и громко пели – особенно Сталин”. А где был Спандарян, появлялись и девушки.
Батумский товарищ познакомил Сталина со своей красивой сестрой Алваси Талаквадзе. Ей было всего восемнадцать лет, о себе она говорила: “Избалованный ребенок”. Она была полна революционного огня. “Коба – глава бакинского пролетариата – обустроил свою штаб-квартиру на Биби-Эйлатском промысле в подсобном помещении цветочной лавки, которую держал мой брат”, – вспоминала она. Сталин взял ее под свою опеку и дал ей за ее рвение прозвище Товарищ Плюс. Ее воспоминания, пусть и весьма высокопарные, дают понять, что между ними завязались тесные отношения: “Коба просвещал меня идеологически, вел со мной дискуссии на общественно-политические темы, развивал мою классовую сознательность, прививал мне веру в победу”. Возникает соблазн прочитать “развивал классовую сознательность” и “прививал веру в победу” как иносказания: ведь далее Алваси Талаквадзе сообщает, что в 1908-м была подругой Сталина.
Он был выдающимся конспиратором, хотя его выдумки были порой жутковатыми. Его новая пассия стала “специалисткой по одурачиванию шпиков, но Коба изобретал все новые способы”. Однажды он велел ей передать какие-то секретные документы на Балаханский промысел – документы лежали в гробу. “ Ты должна изобразить убитую горем сестру, которая собственными руками хоронит своего маленького брата, – объяснил Сталин, отправляя Алваси на кладбище; ее выступление он расписал как драматург. – Волосы распусти, держи гроб, плачь, говори, что осталась одна, вини себя в его смерти. Слишком глубоко не закапывай”. Он вручил ей лопату. Потом “режиссер” похвалил “артистку” – он тайно следил за ней. “Даже сейчас я не понимаю, как он смог так внимательно за мной проследить”, – вспоминала она.
Судя по всему, Алваси Талаквадзе была не единственной его революционной подругой. Он сблизился и с Людмилой Сталь (Лазарь Каганович говорил о ней: “Известная работница… среди женщин работала… Дебелая такая, но, видимо, интересная женщина”). Родом с юга Украины, дочь владельца сталелитейного завода, она была на шесть лет старше Сосо и уже не раз сидела в тюрьмах. Вскоре после этого она эмигрировала в Париж. Роман был краткий, но серьезно повлиял на молодого Сталина. Возможно, они виделись и позже, когда Сталин приезжал за границу к Ленину, с которым Людмила тесно работала. Известно, что они встречались в 1917 году. Но от их дружбы Сталин ничего не сохранил, кроме одного неожиданного сувенира, оставшегося на всю жизнь, – своего прославленного имени.
Тайная полиция потеряла след Сталина, когда он после тифлисского “спектакля” сменил место жительства. Теперь она снова разыскивала его. Арестовали его наемника Бокова: “Тот жандарм, который меня допрашивал, сказал: что из себя представляет Сталин, какую, собственно, роль он играл в нападении на [флотский] арсенал?”
15 марта 1908 года жандармы совершили налет на Народный дом, где проходила партийная конфренция. Сталин, Шаумян и Спандарян сумели ускользнуть, но жандармы сели маузеристам на хвост. Едва Цинцадзе и дружина назначили дату ограбления Госбанка и корабля с золотом, казаки и жандармы “ворвались в наше укрытие”. В перестрелке погибло несколько казаков, но дружина потеряла главного своего убийцу-маузериста – Инцкирвели, ветерана тифлисского экса. Планы были свернуты, Кавтарадзе оставил секретную работу и отправился в Петербургский университет – но остался другом Сталина до конца его дней.
В ночь на 25 марта начальник бакинской полиции обошел “несколько разных притонов, посещаемых… преступными лицами, причем задержано несколько подозреваемых лиц, в числе задержанных оказался… Кайос Бесович Нижерадзе, при котором найдена нелегальная переписка, и потому Нижерадзе передан мною в распоряжение господина начальника Бакинского жандармского управления”. У задержанного был паспорт дворянина Нижерадзе, но отчество Бесович указывало на то, что в руках полиции оказался главный большевик на Кавказе, “второй Ленин”. Через четыре года поисков охранка поймала Сталина1.
Когда в бакинскую Баиловскую тюрьму поступил новый узник, одетый в синюю сатиновую косоворотку и щегольской башлык, другие политические говорили: нужно быть осторожными. Друг другу таинственно сообщали: “Это Коба!” Они боялись Сталина “больше, чем полицию”.
Монстр не разочаровал. У него была “способность втихомолку подстрекнуть других, а самому остаться в стороне”, он оказался “хитрым комбинатором, не брезгующим никакими средставми и уклоняющимся от публичных отчетов и ответственности”. За семь месяцев в знаменитой Баиловке, расположенной среди нефтепромыслов, Сталин стал хозяином тюрьмы. Он читал, изучал эсперанто, который считал языком будущего[127], устраивал охоту на предателей – несколько изобличенных получили смертные приговоры. Его власть над Баиловкой была миниатюрной моделью его власти над Россией.
Сосо поместили в третью камеру, где политические были в основном большевики (почти все меньшевики содержались в седьмой камере). Политзаключенные в Баиловке были так организованны, что даже учредили мандатную комиссию. В камере Сталин встретил друзей – большевика-“практика” Серго и меньшевика-помощника Вышинского. Последний был выбран старостой по кухне – разумное назначение, потому что богатые жена и родители регулярно передавали Вышинскому корзины с деликатесами. Он делился этими вкусными вещами со Сталиным – возможно, это помогло ему выжить в годы Террора.
Старосты выделили в сутках часы для отдыха, уборки и дискуссий. Они указывали, кому с кем делить койку (соседом Сталина был гориец Илья Надирадзе) и кому выполнять какую работу – в том числе мытье посуды и вынос параши, но, как вспоминает Сакварелидзе, Сталина часто освобождали от этих заданий.
Один из сокамерников – Семен Верещак – оставил проницательное описание сталинского пребывания в Баиловке. Он ненавидел его за грубость и хитрость, но не мог не восхищаться сталинской безграничной уверенностью к себе, бдительным умом, “механизированной” памятью и хладнокровием: “Не было такой силы, которая бы выбила его из раз занятого положения”. Сталин был единственным заключенным, который мог спокойно спать, даже когда в камере было слышно, как во дворе вешают приговоренных.
Смертную казнь для предателей учредил не Сосо. “Обыкновенно провокаторов… в Баиловской тюрьме убивали”, – пишет Верещак; но перед этим проводились расследование и суд. Сталин убивал чужими руками и тайком. Некий Митька Грек “убил ножом молодого рабочего… <…> Сам Митька… не знал, кого он убил. По его словам, он убил “шпика”. <…> Наводка же исходила от Кобы”. В другой раз “в коридоре политического корпуса избивали какого-то молодого грузина. Били все кто мог и чем попало. По корпусу проносилось – “провокатор”… <…> Снесли на носилках в тюремную больницу окровавленное тело. <…> Стены коридора были в крови. <…> И лишь спустя много времени выяснилось, что слух исходил от Кобы”.
Политические вели дебаты, которые часто оканчивались ссорой. Больше всего Сталин невзлюбил социалистов-христиан, последователей Льва Толстого. Серго, который всегда сначала бил, потом думал, подрался с какими-то эсерами. Позднее, когда трое товарищей уже правили СССР, Сталин писал Ворошилову, что Серго дрался насмерть и никто из эсеров не смог дать ему достойный отпор. На самом деле эсеры побили Серго.
Сталин легко разрешал политические дилеммы, слелавшись экспертом в марксизме. “Марксизм был его стихией, в нем он был непобедим… Под всякое явление он умел подвести соответствующую формулу по Марксу”. Но его выступления были “грубыми”, “неприятными”, “лишены остроумия и носили форму сухого изложения”[128].
