Во время погребения Сосо потерял обычное самообладание. Он бросился в могилу на гроб. Мужчинам пришлось вытаскивать его. Гроб закопали – но тут семейное горе прервала конспирация. Сосо заметил, что на похороны пришли агенты охранки. Он убежал задворками кладбища и перепрыгнул через забор. Побег с похорон жены – еще один штрих к теме его супружеского небрежения.
Два месяца о Сталине не было слышно ничего. “Сосо впал в глубокую скорбь, – пишет Монаселидзе. – Он почти ничего не произносил, и никто не отваживался с ним заговорить. Все время он винил себя за то, что не послушался нашего совета и повез ее в Баку по жаре”. Возможно, почувствовав, что Сванидзе злы на него, он отправился тосковать к матери в Гори. Встретив там друга по училищу, “он разрыдался как ребенок – хотя был крепким человеком”.
“Моя личная жизнь разрушена, – всхлипывал Сталин. – Ничто не связывает меня с жизнью, кроме социализма. Я посвящу ему свое существование”. Такой рационализм впоследствии не раз ему пригодится для объяснения тех невероятных трагедий, которые он сам обрушит на свою семью и друзей. В старости он вспоминал Като с тоской и нежностью. Он отдал ей своеобразную дань памяти: если свои первые статьи он подписывал “Бесошвили” (память об отце), то теперь у него появился новый псевдоним К. Като (Коба Като).
Его сын остался в Тифлисе, но Сталин и не думал возвращаться в это провинциальное “болото”, где он уже был политическим изгоем. Так что он покинул сына больше чем на десять лет.
“Като умерла и оставила нам восьмимесячного “пацана”, – вспоминает Монаселидзе. Мальчика вырастили мать Като Сефора и супруги Монаселидзе; Сталин его почти не навещал. Возможно, Яша напоминал ему о его трагедии.
Это было не по-грузински. Семья Като, хоть и отдавала должное конспираторскому мастерству Сталина, была в ужасе. В своих воспоминаниях, написанных почти через тридцать лет, хотя и до Большого террора, Сванидзе и Елисабедашвили смело рассказывают о том, что совсем не одобряли такого поведения, и ясно дают понять, что винят в смерти Като ее невнимательного мужа.
Воспоминания Монаселидзе завершаются примечательной деталью. После смерти Като Сосо уехал в Баку и до 1912 года не появлялся, но однажды от него пришло письмо из ссылки: он просил прислать вина и варенья1.
К концу 1907 года Сталин оправился от горя. Вместе с декадентом Спандаряном он отмечал канун Нового года в бакинском ресторане. Он был со старыми друзьями в революционной столице империи. Здесь собрались большевики, которые в разное время работали со Сталиным, – люди, которых он встречал на протяжении всей своей революционной карьеры. В самой России большевизм переживал упадок, поэтому русские и кавказские революционеры устремились в Баку и часто мешали работе Сталина[121]. Вероятно, вечеринка удалась на славу: Спандарян, “близкий по характеру к Сталину”, был, кроме этого, “невероятно ленивым сибаритом, дамским угодником и стяжателем”. Его распутство не беспокоило его жену Ольгу, которая писала: “Сурен клялся мне не в верности до гроба, а в том, что вечно останется верным… рыцарем духа”. Но своих товарищей этот большевик-повеса шокировал. “Все дети в Баку младше трех лет похожи на Спандаряна!” – вспоминала Татьяна Вулих.
Сосо вновь занялся работой и заново созвал дружину. Вдвоем со Спандаряном они тут же начали требовать более радикальных действий – забастовок и агитации – и призывали азербайджанских и персидских рабочих, зачастую неграмотных, их поддерживать. Большинство интеллигентов гнушались этими неграмотными, но Сосо проводил с мусульманами встречу за встречей – они массово “голосовали” за него. Он сделал важный шаг: начал работать с радикальной мусульманско-большевистской организацией “Химмат” (“Усилие”) и пропагандировать ее деятельность. Когда Сталин спасался от погони, мусульмане часто прятали его в мечетях. Когда он поссорился с меньшевиками, один его друг-мусульманин метнул в Девдориани кинжал.
Через своих знакомых мусульман Сталин помогал с вооружением Персидской революции. С помощью Серго он отправлял в Персию оружие и борцов, чтобы свергнуть персидского шаха Мохаммеда Али, которого пытались убить его большевики. Сталин даже сам приезжал в Персию, чтобы наладить работу своих партизан. Он побывал в Реште: таким образом, Сталин посещал Иран еще до Тегеранской конференции 1943 года.
Шаумян был напуган успехом царской репрессивной кампании. Вместе с вернувшимся из ссылки Енукидзе они стояли за более умеренный подход, чем Сталин. Но Шаумян не мог лишить Сталина превосходства. Он ратовал за сдержанность. Сталин смеялся над его привилегированным положением и плел против него интриги на пару со Спандаряном, “его ближайшим другом, правой рукой”. После смерти Сталина говорили, что он враждовал с Шаумяном, но это преувеличение. Они нормально работали вместе, хотя и относились друг к другу с недоверием2.
Вскоре после возвращения в Баку Сталин втайне предпринял новое путешествие: он отправился к Ленину, который жил в Женеве. Мы знаем, что они встречались в 1908 году и что Сталин был в Швейцарии. Сталин сам вспоминал об этой встрече. Также он виделся с Плехановым, который “доводил его до белого каления”. Сталин “считал, что Плеханов – прирожденный аристократ”. Больше всего Сталина злила дочь патриарха марксизма – у нее были “аристократические манеры, она одевалась по последней моде и носила туфли на высоких каблуках!”. В Сталине уже просыпался ханжеский аскетизм3.
Скорее всего, Сталин и Ленин говорили о деньгах. Ленин сражался с меньшевиками и вел изнурительную распрю с Богдановым и Красиным, которые присвоили большую часть тифлисской добычи – а за добычей, в свою очередь, рьяно охотилась полиция Европы. Поэтому организации, которую изнутри убивал спровоцированный Лениным раскол, а снаружи – жестокие столыпинские репрессии, были, по словам Вулих, крайне нужны деньги.
Разумеется, как пишет Кавтарадзе, бакинский подручный Сталина, “было решено еще раз добыть деньги для партии”. Когда “главный финансист большевистского центра” слышал слово “деньги”, он хватался за маузер.
“В Баку, – вспоминал бывший здесь же Сагирашвили, – Коба подыскивал уголовников, “сорвиголов”, как он их называл, головорезов. В Америке таких людей называли бы гангстерами”, но Сталин создал им “ореол славы борцов за революцию”. Сталин “внес предложение организовать большевистскую боевую дружину”. В сталинскую дружину вошли Цинцадзе, Куприашвили и другие, в том числе так называемые маузеристы.
Кавтарадзе помогал Сосо разрабатывать план под эгидой тут же созданного Штаба самообороны. Еще одним подельником Сталина был 23-летний рыжеволосый юрист Андрей Вышинский, выросший в богатой одесской семье потомок польских шляхтичей. Вышинский стал меньшевиком, оставил юриспруденцию, занялся организацией террористических группировок и в 1905-м стал наемным убийцей. Сталин, вероятно, решил, что этот безжалостный молодой негодяй может быть ему полезен, и закрыл глаза на меньшевизм Вышинского. Он приспособил его к приобретению оружия и бомб.
“Политика – грязное дело, – говорил впоследствии Сталин. – Мы все выполняли грязную работу во имя революции”. Он стал успешным “крестным отцом” в небольшой, но полезной операции по сбору средств. Все это напоминало деятельность мафиозной семьи средней руки, где занимаются шантажом, подделкой валюты, вымогательством, ограблениями банков, пиратством и рэкетом – а также политической агитацией и журналистикой.
Целью Сталина, как вспоминает маузерист Иван Боков[122], было “запугивание нефтяных магнатов и черносотенцев”. По воспоминаниям Бокова, Сталин приказал маузеристам убить многих черносотенцев. Кроме этого, дружина собиралась ограбить Государственный банк Баку. Кавтарадзе пишет: “Мы узнали, что из центра в Баку по Каспийскому морю везут четыре миллиона рублей для Туркестанского края. Поэтому мы стали собираться в Баку… в начале 1908 года”. Они взяли в заложники капитана, как на “Цесаревиче Георгии”.
