Славушка скользит по насту, поднимается по ступенькам на крыльцо, но парадные двери не открыть, замок заржавел или сломан, по сугробам обошел дом, стекла кое-где выбиты, недавно здесь обитали, а сейчас запустение…
Вот еще дверь… Заперта! Не через окно лезть… Дальше. Похоже, что кухня. Снег утоптан, валяются остатки хозяйственного инвентаря. Корыто. Кадушки. Дверь чуть отошла. Не заперта…
Славушка шел по комнатам. Дом хоть и деревянный — ширь, размах, красота. Пустынно и просторно. Особенно просторно от того, что пусто. Быстров прав: мебель разворована. Но кое-что сохранилось. Некоторые вещи так велики, что не вместятся ни в какую избу, а поломать не успели…
Книжные шкафы от потолка до пола. Паркетные полы затоптаны, сплошь побурели от грязи. Здесь мыть, мыть… Кое-где на полках еще стоят книги. Диваны во всю стену. Поломанные стулья. Такие же, как стул у Соснякова, только без ножек. Бильярд, хоть сукно и содрано…
И в пустом-пустом зале — рояль! Никем не тронутый, сияет белый рояль!
Затаив дыхание, Славушка поднял крышку. Тусклые клавиши казались мертвыми. Пальцем ударил по одному, по другому. Звуки задребезжали и умерли, едва отнял палец…
Бедный замерзший инструмент! Славушка вздрогнул. До чего холодно и неуютно. Глупая затея собирать сюда комсомольцев…
Но ведь именно здесь они должны все изменить! Он опять ударил по клавишам. Он умел наигрывать два мотивчика, «Чижика» и «Собачий вальс». «Чижик» кое-как получался: «Чижик-пыжик, где ты был…»
Вернулся к книжным шкафам. Продолговатые томики в желтых обложках. Французы! Потому-то никто и не взял.
От книжек его оторвали шаги…
Сосняков шаркал валенками по грязному паркету, за ним шествовала вся ячейка.
Впрочем, не вся. В Корсунском девять комсомольцев, а Сосняков явился сам-семь.
— А где ж еще двое?
— Не нашел…
Вот они, те, кому предстоит все переделать в Корсунском. Сам Иван. Упрямый, настырный, от работы никогда не отлынивает. Но характер… Дроздов. Беленький, как девочка. Сын кулака, ушел от отца, живет у тетки, отца видеть не хочет. Вася Левочкин. Бесценный Вася Левочкин. Гармонист. Достаточно ему прийти на собрание, и вся молодежь тянется за ним. Еще двое парней. Славушка не знает их фамилий, должно быть, недавно вступили в комсомол. Две девушки. Две подруги. Таня, сестра Левочкина, и Катя, дочка учительницы Вишняковой.
— Товарищи, мы сейчас проведем собрание ячейки…
— В таком-то холоде?
Если Ознобишин предложит, Сосняков обязательно возразит.
— А почему не в сельсовете?
— Потому что всегда будем здесь заседать, дом этот теперь за нами…
— Как за нами?
— Вот об этом и поговорим…
Сосняков все равно стоит на своем:
— Однако мерзнуть нечего. Сперва натопить, а потом уж всякие там доклады…
— Такой домище?
Все же Сосняков уводит с собой всех парней…
Розовые тени бегут по стенам. В камине весело полыхает огонь. Ребята нанесли хвороста, сучьев, штакетника. Из бильярдной притащили диван — «во-от такой длиннины!». Сидят на нем как воробьи.
— Товарищи, международная обстановка…
Славушка докладывает о международной обстановке. О положении на фронтах. Без этого не начинается ни один доклад. Даже о помощи вдовам красноармейцев. Даже о постановке спектакля.
— Волостной исполком поручил нам решить вопрос об использовании этого здания…
— Открыть коммуну!
— Народный дом!
— Расселить нуждающихся…
— Библиотеку…
— Общежитие для сирот…
У каждого свое предложение. Все прекрасны, все продиктованы желанием использовать этот громадный дом как можно лучше.
На чем остановиться? Славушка быстро думает. Глупо ставить предложения на голосование. Не для того его командировали в Корсунское. Надо самому найти правильное решение и навязать собранию. Так поступает Быстров. Навязать и проголосовать. Осуществлять решение придется ведь этим ребятам.
— А я думаю, самое правильное открыть в этом доме школу. Настоящую большую школу с хорошими учителями. Помещений хватит для всех классов. А во флигеле, в пристройках поселить учителей…
Катя Вишнякова захлебывается словами, голосок тоненький. Славушке кажется, что это то самое, на чем следует остановиться; Быстров дал установку: такое здание должно двигать культуру, быстро двигать…
— Мы все сходимся на том, что надо двигать культуру. А как двигать, когда сами некультурные? Нам подучиться, и тогда…
— Думаешь, для движения культуры недостаточно революционной сознательности? — придирчиво возражает Сосняков. — А почему ж все культурные идут против Советской власти?
— А они уж не такие культурные, — возражает Слава. — Богатые, но некультурные!
— Вся интеллигенция против Советской власти!
— А Ленин — не интеллигент?
— А что с того?
— А Ленин — самый культурный!
— Разве я против него?
— Так в чем же дело? Вот и откроем школу. Второй ступени. Школу имени Ленина!
Это всем нравится.
— Иван, голосуй!
Он, конечно, голосует, и все, конечно, голосуют за школу.
— Теперь, товарищи, самое важное…
Вот почему Быстров любит Славушку: в нем задатки организатора, важно не только принять хорошее решение, но и осуществить, сообразить, что практически можно сделать.
— Прежде всего подумаем об учителях, их не так просто найти. Однако учителя знают друг друга. В Корсунском сколько учителей — пять? Пригласить, объяснить, попросить помощи…
Сосняков обрушивает на докладчика свою иронию:
— Решаем, и тут же за чужую спину?
— А почему, ты думаешь, разбили Деникина? Коммунисты приняли решение и подняли весь народ. Даже царских офицеров привлекли, которые захотели пойти с народом. Это тебе неизвестно? Привлечь возможно больше людей…
— Слышишь? — запальчиво повторяет Таня. — Как можно больше народу!
— Теперь дрова. Всем организоваться на заготовку дров. Считать себя мобилизованными на это дело, — продолжает Славушка. — И еще — вернуть мебель. Среди голых стен не развернешься. Всю мебель пораскрали.
— Как ее вернешь?
— Очень просто. Завтра с утра всем комсомольцам и комбедовцам пойти по домам и отобрать.
— Не дадут.
— Я предупрежу Жильцова. Оставить мебель у вдов, в семьях красноармейцев и у самых-самых бедняков. У остальных все обратно. Вплоть до конфискации хлебных излишков. За похищенную мебель. И особенно собрать все книги.
Долго обсуждают, как и у кого собирать мебель…
Тьма занавесила окна. Сосняков отыскал на кухне коптилку с керосином. Пламя над фитильком чуть подпрыгивает. Желтеют лица. Оранжевые блики от горящего хвороста прыгают по стенам.
Все разговорились, согрелись, чувствуют себя как дома.
Катя подошла к роялю.
— Можно?
— Попробуй.
Она играла стоя, сперва «Собачий вальс», потом еще какой-то…
Кажется, даже рояль отогрелся, не так дребезжит, как под пальцами Славушки.
— Ты разве умеешь играть? — удивляется Сосняков.
— Мы потанцуем, — говорит Катя. — Вася, сыграй нам.
— Он баянист, — назидательно произносит Сосняков.
— Как-нибудь, — просит Катя.
Левочкин неуверенно коснулся клавиш, попытался подобрать тот вальс, что играла Катя.
Девушки кружились, Дроздов стоял у дивана, смотрел во все глаза, Славушке казалось, что Дроздову тоже хочется танцевать, но он боится осуждения Соснякова. Двое парней, чьих фамилий Славушка не знал, подбрасывали в камин сучья.
Сосняков подвинулся к Славушке.
— Ты это из-за меня затеял? — спросил он.
— Что?
— Насчет мебели.
— Почему из-за тебя?
— Чтоб я принес свой стул…
Славушка совсем забыл, что у Соснякова стул из помещичьего дома.
— Какие глупости! — воскликнул он. — И потом, ты можешь не возвращать, мать у тебя вдова…
Он отстранился от Соснякова, не хотелось сейчас разговаривать о каком-то стуле.
Он думал о будущем. О том, что будет здесь через несколько лет. Даже не через несколько лет, а совсем скоро. Просторный помещичий дом. В нем комнат тридцать. А жила одна семья. Всего три человека. Что они делали в этих комнатах? А теперь здесь откроется школа. Будет не меньше ста учеников. Будут играть на этом рояле. Танцевать…
