Козловка выделялась среди окрестных селений, почти все ее жители были грамотны, книги и мыло водились в каждой избе, а возле многих изб росли вишни и яблони.
Вера Васильевна познакомилась с Ольгой Павловной на учительской конференции, пожаловалась на отсутствие иностранной литературы и получила приглашение приехать в Козловку за книгами.
Хоть и неохотно, но лошадь Павел Федорович дал, и Вера Васильевна с сыном с утра покатили в гости.
Сестры мало схожи, хоть и погодки, им лет под шестьдесят, Ольга Павловна грузна и медлительна, Варвара Павловна подвижна и худощава, под стать мужу, худенькому полуслепому старичку с короткой бородкой.
Гостей встретили радушно, напоили чаем, угостили яблоками и повели в школу, в которой хранилась библиотека.
В простых некрашеных шкафах Байрон, Диккенс, Гёте, Шиллер, Гоголь, Достоевский, Лермонтов, Пушкин, Толстой, Тургенев, Бальзак, Гюго, Дидро, Руссо…
У Славушки разбежались глаза.
Ольга Павловна раскрыла шкафы.
— Выбирайте.
— Берите, берите все, что надо, — предлагал Франк, тыча вверх сучковатой палкой.
Вера Васильевна смущенно развела руками.
— Не могу. Полные собрания. Страшно разрознить…
— Мы не знаем, что будет завтра, говорят, деникинцы жгут школы, убивают учителей, — уговаривала Ольга Павловна гостью. — Не стесняйтесь…
Вера Васильевна поколебалась, взяла два томика Мопассана, томик Беранже, тем более что в Успенском, в библиотеке Нардома, есть Беранже в переводах Курочкина, томик Гейне, томик Гауптмана…
Старик осторожно притрагивался к корешкам книг.
— Набирайте, набирайте…
Набралась тяжелая связка.
— Я верну весной, по окончании учебного года.
— И отлично, — одобрила Ольга Павловна. — Захватите с собой еще яблок.
— У нас есть яблоки…
— Не такие, как наши, — возразила Ольга Павловна. — У нас сорта, выведенные Алексеем Павловичем…
Вернулись домой и узнали, что началось отступление. Пока они были в гостях, через Успенское прошла большая воинская часть, усталые люди, безразличные ко всему на свете. Больше не показывался никто, и Славушка лег спать разочарованный.
Около полуночи загромыхали в сенях. Загремела щеколда. «Света!» Павел Федорович дрожащей рукой запалил лампу. «Света!» Человек двадцать ввалилось, вид у всех обшарпанный. Потребовали золота. «А ну, хозяин, все золотишко на стол…» Павел Федорович не стал отрицать, что золото было. «Было, да вчера об ту же пору нагрянул особый отдел, все обшарили, забрали золото, даже серебро, даже ложечки чайной не оставили». — «Эти могут, мать их, прости господи…» Ночные гости не стали перетряхивать сундуки, удовлетворились двумя караваями хлеба. «Бывайте здоровеньки…» Часа через два, в сизый предутренний сумрак, вломилось еще с десяток солдат. Усталые, озверелые. «А ну, помещица, отдавай добро…» Конопатенький солдат приставил к виску Веры Васильевны пистолет. Вера Васильевна осталась безучастной, солдат опустил руку. «Раскрой чемодан!» Звякнула металлическая коробочка из-под каких-то патентованных пилюль. Солдат кинулся, в коробочке пуговицы, торопливо сунул коробку в карман. Славушка вдруг понял, что это действительно отступление, в арьергарде всегда мечется всякий сброд.
Утром в село вошла еще какая-то отставшая часть, солдаты разбрелись по избам, там, где их кормили, все обходилось тихо, а где отказывали, ловили курей, сами рубили им головы, сами ощипывали и варили в хозяйских чугунках.
Утром кто-то принес слух, что отступающие части расстреляли в Козловке барона Франка. Спустя день слух подтвердился. Вера Васильевна собралась было к баронессам: «Им, вероятно, надо как-то помочь». Но на этот раз Павел Федорович категорически отказал в лошади: «Вы что, в уме? Идут военные действия, пропадете ни за понюх табаку». А еще через день пришел кто-то из Козловки и сказал, что «седни мы похоронили барона».
21
Несколько дней тишины, и вдруг они появились. Небольшой конный отряд. Спешились у церкви, квартир не искали, пошли по избам — пожрать да прихватить чего на дорогу. «А ну, хозяйка, собери…» — «Да чего собрать! Шти вот…» — «Момент!» Кавалеристы умеют кур ловить. Раз, раз!… «Да что ж вы, разбойники, делаете?!» — «Твое дело, тетка, пожарить, а наше пошарить…»
К Астаховым обычно заворачивало начальство.
Нервный стук в окно. Никуда не денешься. Выходи, Надежда. За нею Павел Федорович.
— Кто тут хозяин?
Офицер в сопровождении четырех казаков. Подтянут. Брит. Молод. Любезен.
— Э-э… Ротмистр Гонсовский! С кем имею честь? — С этаким прононсом: «Гоннсовский!» — и даже с полупоклоном. — Пардон… В силу обстоятельств военного времени обязан произвести осмотр помещения…
И опять этакий легкий жест: извините, ничего не поделаешь…
Вера Васильевна читала. Надо же делать вид, что сохраняешь полное присутствие духа.
— Пардон…
Марья Софроновна ни жива ни мертва. Мало ли чего могут попросить! Не откажешь. А потом оправдывайся перед Павлом Федоровичем.
— Откройте!
Офицерский пальчик постукал по сундуку.
— Заховали куда-то ключ.
Наивный человек Павел Федорович.
Ротмистр одному из подручных:
— Ефим, взломать…
Марья Софроновна кинулась к сундуку:
— Я открою!
Наволочки, простыни, исподние юбки, рубашки, штуки сатина, мадаполам…
— Ефим… — Ротмистр пальчиком указал на простыни. — Для нужд армии.
Раз — у одного из казаков появился в руках мешок, два — простыни исчезли. Фокусы!
Ротмистр слегка улыбнулся.
— Офицерам тоже нужно на чем-то спать. — Опять шевельнул пальчиком. — Ефим, если вам что требуется…
Казакам требуется мануфактура.
Вернулись в залу.
Легкий полупоклон в сторону Веры Васильевны.
— Пап-ра-шу аткрыть чемоданы.
Казаки раструсили белье по столу: детские штанишки, старые блузки…
Вера Васильевна сберегла рубашечку — воспоминание о лучших временах, французский батист, кружева, нежность, воздух… Пушистое облачко легло на стол. Гонсовский балетным жестом простер над ним руку, и… облачко растаяло.
— Простите. Но… бывают обстоятельства, когда и офицеры нуждаются в таких… — Строго взглянул на Павла Федоровича. — На два слова.
Вернулись в спальню.
— Золото, жемчуг, кольца?
— Все поотнимали красные.
— Я предвидел такой ответ!
— Чего уж предвидеть! Грозились убить…
— К сожалению, некогда вами заняться. Масло?
— Сметана есть.
— Сметану не берем.
— Не сбивали еще.
— Проводите в погреб.
В погребе бочка со сливками, Павел Федорович не спешил сбивать масло. Бочонок с топленым маслом зарыт в землю.
Гонсовский заглянул в бочку.
— Пейте, ребята, — разрешил он казакам. — Полезная штука.
Павел Федорович нашел даже кружку.
— Угощайтесь.
Казаки зачерпнули. Раз. Другой. Много ли выпьешь кислых сливок?
— Пошли…
Гонсовский все чего-то искал.
— А здесь что?
Указал на амбар, сложенный из рыжего известняка.
— Хозяйственный скарб.
— Откройте.
Ох, как не хотелось Павлу Федоровичу открывать амбар! Но возразить не осмелился.
Возразил Бобка! Залаял, затявкал, загавкал, забрехал, залился всеми собачьими голосами: «Прочь, прочь, не пущу, уходите!» Неистово залился…
Гонсовский испуганно оглянулся.
— Где это?
— Не бойтесь, на цепи, — успокоил Павел Федорович. — За амбаром, на пасеке.
— А у вас пасека?
— Небольшая, для себя.
В амбаре пустынно и холодно, здесь бывало побольше добра, а сейчас сбруя по стенам, части от косилок, от молотилок, мелкий инвентарь, топоры, вилы, лопаты…
Гонсовский приближался к закромам, как мышь к крупе.
— А это что?
Точно не видел!
Семенной овес. Отличный, трижды сортированный овес. Без васильков, без сурепки.
— Овес.
Гонсовский запустил руку в закром, ласково и вкрадчиво, точно ласкал женщину, захватил зерно в горсть, раскрыл ладонь, рассматривал овес, точно жемчуг, он и лился с ладони, как жемчуг, видно, понимал толк в овсе.
