— Мама, я пошел.
— Хфуфайку надень да набери в карманы картошечки.
На улице предрассветная синь. Знобит. Тоскливо. Сосняков идет через огород в низину, сухим руслом до рощи, меж мертвенных белых стволов до той самой балки, где не раз собирался отряд Быстрова.
Сидит на сырой земле. Ждет. Безнадежно ждать. Никого нет. Звонят колокола. Молебен! Тот самый проклятый молебен! Провожают Алешку…
С досады Сосняков жует картошку за картошкой. Соль забыл взять, от пресноты сводит скулы.
И вдруг — вот они… Еремеев. Славка и сам Быстров…
— Степан Кузьмич!
— Чего ты тут?
— Деникин возвращается!
— Ты, брат, того! Красная Армия гонит его…
Сосняков скороговоркой докладывает об отъезде молодого Корсунского.
— Молебен, говоришь?
На лицо Быстрова набегает тень.
— А ну ребята!
В Корсунском оживление ощущалось с утра. Как в большие праздники. Даже день выпал весенний. Будто не осень. Даже солнечно.
Наталья Михайловна вновь чувствовала себя поилицей. Хоть день, да мой! Тщательнее одевалась, смотрелась в зеркало, строже осматривала Алексея.
— Как ты держишься…
Алексей неуловимо сравнялся со всеми деревенскими парнями.
— Ты совсем забыл французский, Алеша?
— Почему, я заглядываю в книжки.
— Ах, язык без практики ничто!
Что затевает Наталья Михайловна, первой догадалась Варвара Михайловна.
— Поверь, Натали, ты затеваешь безумие!
— Ты наивна, Барб…
Барб под пятьдесят, Наталья Михайловна моложе на десять лет.
В пятницу Наталья Михайловна вызвала Аграфену Ниловну, сменившую в войну своего племянника Василия, повара Корсунских, ушедшего по мобилизации в армию, после революции Аграфена Ниловна ушла жить домой и приходила к Корсунским только в гости.
— Аграфена Ниловна, прошу на воскресенье обед, и обязательно любимые Алешины пирожки…
Потом она перечитывала письма мужа, убитого на германском фронте пять лет назад в Мазурских болотах. Потом на коленях стояла перед иконой Корсунской божией матери, молилась. Потом попросила сестру позвать Алешу и оставить ее с сыном наедине.
— Тебе надо идти в армию, — сказала она сыну. — Конечно, Россия достойна и лучшего царя, и лучшего полководца, Николай Александрович не был Петром, а Александр Иванович не Суворов, но следует быть среди своих…
— Чего же ты от меня хочешь?
Алеша хоть и огрубел, но сказалось воспитание, — не стал ни спорить, ни обсуждать решение матери.
— Я хочу, чтобы ты отправился в армию Александра Ивановича Деникина…
Тетка встретила его за дверью.
— Она дура! — воскликнула Варвара Михайловна. — Посылать своего ребенка к этим…
Она не находила слов.
— Тетя! — остановил ее Алеша. — Мамой владеют идеи…
Сам он не собирался в армию, но перечить матери не осмелился, многие их знакомые бежали на юг и дальше…
В субботу Наталья Михайловна послала Алешу за отцом Николаем, служившим в Корсунском больше двадцати лет.
— Прошу вас, отец Николай, отслужить в воскресенье молебен.
— По какому поводу?
— Провожаю Алешу в армию.
— В какую?
— Корсунские верны присяге…
— Увольте, княгиня, не могу.
— Как это не могу?
— Такое время. Поднявший меч… И благословляющий меч — тоже. Я бы не советовал посылать сына, Мальчик еще…
Наталья Михайловна встала.
— Я не прошу советов, отец Николай… Вы отслужите молебен в воскресенье!
— Со всем расположением, только не по такому поводу.
— Смотрите, потеряете приход!
— А это уж как консистория…
Наталья Михайловна отвернулась от отца Николая: трусливый деревенский поп!
Нашла парня, — помогла Аграфена Ниловна, — одна из баб за платье, одно из любимых платьев Натальи Михайловны, из настоящего лионского шелка, сшитое в Москве у Ламановой, согласилась послать сына в Успенское, там два священника, за одним из них, все равно за каким! Наталья Михайловна велела передать, что не поскупится.
Отец Валерий отказался наотрез, стар, болен, ревматизм, отец Михаил обещал…
Он прискакал в воскресенье, верхом, подобрав рясу под себя, красивый, улыбающийся.
Наталья Михайловна собирала сына всю ночь, Варвара Михайловна помогала и причитала:
— Это безумие. Ты губишь и его и нас. Ты судишь о большевиках по Быстрову. Ты мало сталкивалась с этими людьми…
Лошадей у Корсунских национализировали, у мельника Спешнева она выменяла добротную вороную кобылку на золотые часы.
Утром позавтракали своей семьей, Аграфена Ниловна считалась своей. Алеша ел любимые пирожки, остаток завернули ему на дорогу.
Молебен отслужили не без скандала, отец Николай не дал ключей ни от церкви, ни от колокольни, церковный замок не решились сломать, а на колокольню ребята забрались через окно.
Ребята звонили как на пасху, народ потянулся — и спектакль и политика, — какая мать пошлет родного сына на погибель!
Наталья Михайловна с паперти поклонилась всем, кто пришел.
— Простите! Проводим Алексея Владимировича…
Она с вечера пыталась узнать, не хочет ли кто сопутствовать Алеше, добровольцам обещала купить лошадей, но попутчиков не нашлось, даже самые зажиточные мужики выжидали.
Отец Михаил деловито, по-военному, отслужил молебен, икону Корсунской божией матери в старинной серебряной ризе принесли из дому, вместо кропила пошла в ход кисть из бритвенного прибора покойного князя.
— Спаси, господи, люди твоя!… — залихватски пропел отец Михаил…
Процессия тронулась по селу, кто-то из мальчиков вел в поводу лошадь, еще до молебна к седлу приторочили саквояж, дошли до околицы, Алеша стал перед матерью на колени, она благословила его иконой, Алеша сел в седло, не очень-то по-гусарски, отец Михаил махнул крестом, Наталья Михайловна перекрестилась, и Алеша рысцой затрусил по раздолбанной грязной дороге.
Быстров проскакал через Рогозино, пролетел улицу, чуть отпустил поводья, спускаясь в овраг, берег коню ноги, и к церкви.
Церковь на замке. Пусто.
Наврал Сосняков? Быть того не может!
Оглянулся на своих спутников, поманил Еремеева.
— Подождите меня…
Шажком приблизился к поповскому дому.
— Отец Николай!
Тот осторожно выглянул из-за занавески, сощурил приветливо глазки, вышел на крыльцо.
— Чем могу?
— Служил молебен? — хмуро осведомился Быстров.
Отец Николай почмокал губами.
— Я, Степан Кузьмич, барыниным капризам не потатчик.
— Молебен служил?
— Говорю же! Знаете меня… Неужели пойду на такое безрассудство?
— А что же здесь происходило?
— Молебен. Из Успенского отец Михаил служил. На паперти божьего храма! Я им даже ключей от церкви не выдал.
— А где же они?
— Провожают молодого князька до околицы…
— Да я только от околицы — никого!
— Разошлись…
Быстров резко повторил:
— А ну, Митя, едем в гости!
Прелестный дом, весь в деревянных кружевах, в несмываемой белой краске, с террасами, с башенками, о угольчатыми шпилями…
— Эй, кто есть?!
Никого, только ветер шелестит опавшей листвой.
— Эй!
Кто-то метнулся за окном и пропал, выглянул в дверь и опять пропал.
Быстров спешился, не глядя бросил поводья, взбежал, рванул дверь.
— Стой, стой!
Аграфена с узлом бежала через залу.
— Покажи-ка… — Быстров глазами указал на узел. — Чего тут?
Аграфена развернула рыжую шаль. Платья, скатерти, шляпа со страусовым пером…
— Грабишь?
— Отродясь не брала чужого! Дареное…
— Где Наталья Михайловна?…
Не глядя на Аграфену, Быстров пересек зал, он хорошо знал дом, Корсунские жили теперь в пристройке, где раньше помещалась прислуга, там им отвели две комнаты.
Наталья Михайловна сидела на кровати, в руке мятый платочек, должно быть, плакала, Варвара Михайловна стояла у окна.
— Не ожидал от вас такой глупости, — сердито сказал Быстров. — Жили бы и жили, а тут нате вам: крестный ход. Тех, кто такие ходы устраивает, расстреливают, как зайцев по первой пороше…
