— Хочешь дольку киви? — с полной невинностью мать ушла от выпада.

— Нет, спасибо, как-то не лезет в меня еда.

— Это естественно, что вначале аппетит понижен, но постепенно нормализуется. Тебе сейчас необходимы: фрукты, овощи, злаки. Кусочек?

— Мам, — возмутилась я, набирая воздух. — Пойми, я не могу! Меня и так, прошлые ночи и дни, только тошнит, грудь болит, голова трещит. И единственное, что я сейчас желаю — это впасть в стазис, а не напихаться едой, чтоб через два часа снова развлекаться рвотными позывами. Уж, извини, но есть, я не буду и точка!

Раздался тяжелый вздох и последовало:

— Так нельзя, немного, но поесть необходимо.

«Я что, на инопланетном языке разговариваю?!», — подумала.

Она отставляет тарелку и открывает коробочку с пудингом, зачерпывает кремовую массу и подносит ко мне ложечку:

— Открой ротик?

Ну, что сделаешь, когда такая забота?!

— Давай, не отвяжешься же! — буркнула я и протолкнула в себя шоколадную груду.

— Вот умница, — похвалила она меня, как грудничка, слопавшего детскую смесь и, не отрыгнув её. По-другому и не опишешь.

Я уже начала покорно настраиваться к пыткам едой, но ровно до тех пор, как:

— Ну, здравствуйте, — приветливо зазвенел голос, и лицо с улыбкой ввалилось в дверь.

— Мари! — чуть ли не вскрикнула я, посылая глазами сигнально-спасительные огни.

И тут же прикинула — интересно, с её смешком на мою реакцию, можно рассчитывать на помощь?

— Как вы тут?

— Мы нормально, — отозвалась я, и наигранно отчаянно застонала: — а вот я — не совсем.

— Потерпи, — сказала она, нагрянув над моей рукой, и в мгновение ока вколола мне что-то в вену.

— Ай… — мой вопль разнесся по палате. — Что такое больно колючее? Десерт? Добавка к ужину?

— Прости, это не от укола. Это лекарство, скоро пройдет.

— Ага, все вы так говорите, — надулась я, сжав локоть и потирая руку выше локтя. Сама же ничего уже не ощущала.

Она виновато улыбнулась.

Я, притворно выказывая возмущение, уставилась на неё, стараясь в полной мере продемонстрировать — «обиженных и оскорбленных».

— Что? Настолько больно?

— Да…

Серьезно озабоченным видом она начала размышлять:

— Странно, но уже должно было…

Я коварно растянула рот.

— Прикалываешься?

— Ага.

Действительно, хотелось мне просто подурачиться и забыть обо всём, окунуться в нирвану беззаботности. Потому, что иногда, это необходимо, как воздух, когда постоянно что-то давит и скребет в душе. А смех — всегда срабатывает, пока мы живы.

Вечером меня опять тошнило, и остатки пищи были с кровавыми пометками.

Шли недели, а вместе с ними и я, зачастую отставая днями. Моё время превратилось в крутящийся шар, повторяющий одни и те же движения.

Медперсонал постоянно мелькал перед глазами: следил за пульсом и давлением, брал анализы крови, делал перевязки, ЭКГ. Я сбилась со счета, сколько новых лиц я повидала за этот временной отрезок. Под контролем я упорно проделывала ингаляции и дыхательные упражнения для грудной клетки, которые назначали выполнять каждые два часа. Набор препаратов стал меньше и теперь мне их не кололи, а я их глотала: по три раза в день, горстями.

И в какой-то момент я поняла, что мне не выбраться из этой кабалы.

Мышечные спазмы и зуд в области ран терзали двадцать четыре часа в сутки. И не дай бог, я не сдержу чих, тогда всё, только выть, как волчара на луну. Просыпалась по ночам в поту, несмотря на то, что температура была нормальной, я хваталась за грудь, боясь, что грудина расползется, хоть меня и заверяли, что сшита я надежно. Но боли усилились и мне снова стали вкалывать обезболивающие. И всё же, мышечный ком в моей груди продолжал работать, а значит, я опять придавалась лишним опасениям.

И вот, на четвертой неделе реабилитационного периода, в отличие от многих других пробуждений, на сей раз дурного предчувствия у меня не возникло.

И в пятницу, на закате недели, дренажи были удалены, а еще через восемь дней — сняли швы. Раны зажили первичным натяжением.

«Чудо или замаскированные замыслы недуга?» — размышляла я в кабинете Итана Миллера.

— Несомненно, она продолжает лечение в кардиохирургическом отделении, — говорил он, отвечая на вопросы моих родителей.

— Ты о чем-то хочешь спросить? — воззвал его голос, заметив мою рассеянность и безмолвное движение губами.

— Да так, вот прикидываю, чем всё окончится-то? — сокрушенно заявляю я. Как в слёзной драме или тупой комедии, я склоняюсь к драме, а у вас какой вариант?

Он проигнорировал. Я так и знала.

— У вас еще есть вопросы? — обратился к моим родным.

Я уставилась в окно, решив пока не донимать его, и дать вдоволь профессионально побубнить.

— Что насчет нагрузок? — спросила мама.

— Естественно, физическая активность умеренная, избегать чрезмерных нагрузок.

И вот тут в мозгу щелкнуло, и я подчеркнуто медленно прокурлыкала:

— А как насчет с-е-к-с-а?

Цепкий пристальный взгляд:

— Если сможешь пройти триста метров со средней скоростью на беговой дорожке во время нагрузочного теста или подняться на один этаж без одышки, боли в груди, или слабости, то, пожалуйста. Половой акт возможен.

Я растянулась в улыбке до ушей. Значит, условие? Ну, ладно. Ха-ха. И хохот мой наполнил всё пространство. Не будем упоминать лица родителей, но, что в этом такого? Я же взрослая девочка… всякие мысли в голове роятся, особенно, в присутствие того, к кому у меня чувства, а шокировать людей — я вообще обожаю.

— Полина?! — вопрошает мать, явно не то, подумав… или то. Три ха-ха!

Прикидываться дурочкой у меня всегда выходило, я говорю:

— Просто интересно. Нет, ну, а что такого-то? Ведь, это атрибут человеческой жизни, в конце концов-то, вам ли не знать?

Моя мама стала пунцовой от смущения, как нашкодивший подросток.

И я порадовалась, что из-за моей ограниченной жизни, так сказать, мораль о сексе мне не читали, как другим детишкам «+ 16». Но, сейчас вполне могут, не знаю, но веселит меня это здорово.

Папа откашлялся, принимая невозмутимый вид. До меня дошло, что он понимал разговор с самого начала. Да, его английский стал за это время поразительно многообещающим. Но наигранное выражение, нечто в духе: «мол — это так, но я не знаю, о чем ты сейчас говоришь, и не признаюсь» — заставляют меня ехидно подхихикивать.

— Может, у тебя и кандидат на это имеется? — вдруг обрела мама голос. — Ну, что скажешь?

Я подавилась очередным шарообразным комком смеха. «Блин, ну, как сказать, — подумала я, скосив глаза на представителя фанатов белых хламид. — Может и так…».

— Не знаю, возможно, ли это, — фыркнула я, отбиваясь, — хотя… — Я играла в переглядки: то наставляя глаза на некую персону, то загадочно вращая ими по комнате в поисках чего-то незримого.

— Ушам своим не верю. Что ты несешь?! Что о тебе подумают, — перешла мама на русский язык, помотав головушкой. Она не была зла, просто не понимала, зачем я играю с такими вещами.

— Ладно, — закончил конференцию папа, хлопнув себя по коленям, — пора и честь знать.

Далее, он пожал руку врачу, мама кивнула, и они покинули помещение. Я же, задержавшись, сложив руки за спину и привалившись к двери — ладошками защелкнула её, а затем чинно произнесла:

— Ну, вы-то поняли, что я вполне серьезна?!

Ответа дожидаться не стала и в приподнятом настроении, гордо вскинув голову, ровной походкой выпорхнула за дверь. Кинула его с этой репликой одного. Пусть поразмышляет. Моя маленькая месть, какая никакая, а всё же — реванш за прошлый раз.

Наступало лето, принося с собой свет, тепло и целый водоворот событий.

Ночь с четверга на пятницу. Я в койке. Окно настежь. Духота в воздухе и в сумерках клубится лунный свет. Еще час — я двинусь по фазе.

Раннее утро субботы. Я в шезлонге. Нога на ногу, спиной к тени, лицом к солнцу — загораю.