Я не успела даже возразить, как ее глаза наполнились слезами и в ту же секунду обрушались одним потоком по её нежным и слегка румяным щекам. Смущённая своей неожиданной открытостью, она отвернулась от меня, хотя осталась на прежнем месте. Со спины она выглядела столь беззащитно, печально и её грациозные плечи выразительно поникли. Она напоминала мне кошку, которая пыталась спрятаться от дождя, свернувшись в клубок под навесом, у порога подъезда. В тот день, когда мы на машине в последний раз выезжали из нашего двора. А дождь продолжал барабанить по стеклам и крыше… Он плакал за меня? Не знаю. Но я прошептала ему: «я тоже буду скучать». Услышал ли он меня, но вскоре дождь прекратился.
Мое сердце сжималось и пропускало удары. В груди становилось невыносимо тяжело. Что-то сковывало меня изнутри и мне стало по-настоящему трудно дышать. Вдох. Выдох. Я не ощущала, что дышу…
Я хотела броситься к ней, успокоить, обнять ее так крепко, как только смогу, чтоб она поняла, что есть сейчас — это главное, а что будет потом, то будет потом. Ведь не важно, что ожидает нас завтра, у нас всегда будет оставаться сегодня. Но я колебалась. Тяжело быть взрослым, но еще сложней быть ребенком, пытавшимся вести себя по-взрослому. Меня раздирали противоречия, и мне оставалось лишь одно — наблюдать со стороны.
— Мама…, - тихо протянула я, не выдержав, — не надо. Не стоит.
Она вздрогнула и на минуту замерла, а когда обернулась, её лицо украшала сияющая улыбка. Со своими эмоциями она умела справляться в одиночку и куда искуснее меня.
— Прости. Я только расстраиваю тебя, — обеспокоено проронила она.
— Ничуть. Все в порядке.
— Главное помни, ты — мое всё!
— Я знаю, — отвечаю и обнимаю её.
Затем наступило время молчания, и безмолвного понимания. Мы так и просидели, а потом вновь болтали на разные темы, порой даже непонятные по своей природе, как-то пришедшие в наши измученные головы. Я наслаждалась нашим общением, мне не хватало его, мне не хватало — её. Ощущать её рядом, было счастьем для меня. И в ту же минуту мне было несказанно горько осознавать, что когда-нибудь всё это исчезнет, для меня не останется ничего. И самое страшное, что я так и не успею сказать ей, как сильно я ее люблю.
Вещи, что кажутся такими простыми, внезапно становятся недосягаемы. Жаль, что никто не видит всей подноготной, а у человека не прозрачное сердце. Тогда бы всё было проще. Не нужно было бы говорить никаких слов, которые порой бывает так сложно подобрать, чтобы выразить свои чувства. Поэтому по своей глупости, мы молчим до последнего нашего вздоха.
Мы вместе шли по длинному коридору. И я испытывала острый приступ дежа-вю, совершенно уверенная — все это однажды происходило. Я окидывала помещение острым, всепроникающим взглядом, где-то отдаленно было еле слышно чьё-то бормотание, слабо работающий звук телевизора и голоса медсестер, что-то бурно обсуждающих.
И я думала, что испытывают люди, находившиеся тут первые дни? Я привыкла, но сначала мне тоже потребовалось много времени, чтобы приспособиться к здешней, не меняющейся обстановке и постоянству окружающего пейзажа. Казалось, что время в этом хранилище не движется по кругу, она застыло где-то на спирали своего оборота.
Просыпаться в подобной «тюрьме» каждый день и понимать, что это станет возможно последним, что ты увидишь, перед тем как навечно закроются твои глаза. Каково это? Даже я боюсь признаться себе.
— Что принести тебе в следующий раз? — раздался знакомый голос.
— Что угодно, только, чур, не апельсины!
Она не удержалась от сухого смешка:
— А я думала, что это традиция?
— Ну… может это и традиция, но давай не будем ей следовать!?
— Хорошо, милая.
Наконец, наша прогулка по местным достопримечательностям окончилась, и мы достигли цели — лифта. Я нажала на круглую, светящуюся кнопку и через пару секунд серые металлические двери лифта разверзлись перед нами, и я буквально втолкнула маму в массивную кабину.
— Следи за здоровьем, — сказала она.
— А ты не перенапрягайся на работе. Передавай привет папе и Алине.
— Несомненно.
Лицо моей мамы украсила белоснежная улыбка, которая сочеталась с кроваво красным оттенком ее губной помады. Прямые скулы с румянами, нанесенными в нужной пропорции, изящный подбородок и большие, лучащиеся глаза, вьющиеся волосы цвета шоколада. Ее особенностью была женственность и деликатность, а присущая скромность только дополняла образ, усиливая эффект. Но это не значит, что она была бесхарактерная. Вовсе нет. Ей была присуща особая, кроткая, стоическая манера принимать все невзгоды и удары судьбы.
Я разбиралась в этом, я видела это собственными глазами. Она тяжело приняла новость о моем состоянии, но стойко держалась, не давая проскочить и блику эмоций. У меня же тот момент стоит перед глазами до сих пор. Преследует в кошмарах, не оставляя ни днем ни ночью, иногда я просыпаюсь по ночам в холодном поту и ужас охватывает меня. Я продолжаю неосознанно повторять одни и те же слова: «сколько, сколько, сколько еще?». Но ответа нет. В этом радио-эфире всегда царит тишина.
— Мы скоро навестим тебя все вместе. Алина очень хочет тебя повидать.
Я словно очнулась от морфемного сна и вошла в реальность. Стоя напротив своей матери, завороженная её красотой, я совсем потерялась, и лишь её мягкий голос сумел вывести меня из этого застойного состояния.
— Буду с нетерпением ждать! — воскликнула я.
Двери кабины с грохотом захлопнулись. А я продолжала стоять и следить за светящимися цифрами — указателем этажей, пока лифт не доехал до первого этажа. Только тогда я облегченно вздохнула. Прямо от лифта я последовала обратно в палату.
Была уже середина дня. Госпиталь полностью проснулся и вовсю функционировал. Люди сидели в очереди на процедуры, кто-то, получив нужную тару, шел в туалет для её заполнения и последующей сдачи в медицинскую лабораторию. Миловидные старички, медленно перебирались с одного конца вестибюля в другой, издавая довольно шуршащий звук шлепанцами. Обычный день обычного медицинского центра.
Я поселилась в нем три месяца и двадцать один день назад. Тогда у меня случился первый приступ. Шли последние недели зимы. На улице еще не было достаточно тепло. Погода сохраняла минусовую температуру, и снег даже не приступал к таянию. Находившись на улице, люди прикрывали нос руками, одетыми в теплые перчатки или шерстяные варежки, и от этого выдыхающий пар струился столбом вверх. На ум приходило лишь одно: «вот же чайники»! Ха-ха-ха. Всегда смеюсь, вспоминая. Наверно глупо тогда я выглядела, проделывая тоже самое. Однако, перед прихотью антициклона мы, увы, все беззащитны. В каком бы уголке планеты не жили — в Москве, где родились мои родители, в Польше, откуда была моя бабушка или же в Нью-Йорке, как я сейчас.
Мы переехали в этот сумасшедший, не спящий город примерно два с половиной года назад. Все было спонтанно и довольно неожиданно. Но на то была веская причина. Я заболела. Серьезно.
Это была зима 2008 года, невероятная и запомнившаяся надолго. Выйдя из здания аэропорта, мы поняли, что оказались совершенно неподготовленными. Нью-Йорк же продемонстрировал нам все вариации своей зимней погоды: сначала дождь, потом минусовые градусные условия и ветрище, а на закуску приправил морозом и солнцем, и, наконец, — самым настоящим снегопадом. Но снегопад был очень красивым. Подняв глаза к небу и распростерев руки, готовая обнять весь мир, я любовалась этими падающими, кружащимися, белоснежными хлопьями. Для меня это стало настоящим подарком, город по-своему приветствовал меня, одарив зимним днем — ожившей сказкой. А потом реальность вторглась в границы ни с чем несравнимого впечатления, произведенным колдовским заснежьем. Началась спешная загрузка в знакомое по множеству фильмов — желтое такси.
Попытка запихать громоздкий багаж, который, следовательно, не хотел умещаться. Но моя семья наряду с таксистом не отступали, старательно вталкивали чемоданы в багажник и мелкие сумки в салон машины. Наблюдать за этим было довольно забавно. Особенно за сестричкой, запихивающей свое имущество и повторяющей без остановки — «Help me!». И, конечно же, за папой с разговорником в руках, пытающегося объяснить, что вещи и он не разделимы и без них никто никуда не поедет. Если б он только знал, что с его английским это звучало так, словно он тоже хочет ехать в багажнике. Хотя, наверно, он все же догадался, что произнес несуразицу, этого было просто нельзя не заметить после двусмысленного взгляда водителя такси. А я считала, что ньюйорксов не удивишь уже ничем, оказывается, что русские на это вполне способны.
