Его лицо гордо растягивается в улыбке, и он отвечает:

— Коничива, Полина-тян. — Я вижу, ты продолжаешь практиковать со мной японский язык!?

— Вы разве против? — лукаво спрашиваю я.

— Я? Такому старику, как я, только в радость, — говорит он и подходит ко мне. — Я уже сто лет не был у себя на родине. А внуков сказать слово на родном языке не заставишь. Знаешь, что паршивцы этакие говорят: «Деда, но зачем он нам? Мы же здесь живем!». И попробуй, заставь, ничего и знать не хотят.

Выслушав, я молчу. Но вот меня уже охватывает смех, взрывной волной вырываясь, сотрясает вдруг образовавшуюся паузу:

— Ха-ха-ха… Вы хотите об этом поговорить? — спрашиваю с полной серьезностью. А сама еле сдерживаю обуявший меня поток смешинок.

— Ум… Я подумаю, — отвечает он и подмигивает мне.

Улыбка освещает мое лицо, я чувствую, как искрюсь.

— Подумайте. Хорошенько подумайте! — говорю, продолжая подтрунивать над ним. Эта словесная игра мне действительно по вкусу.

— Ну-ну. Успокойся-ка, — прерывает он меня. — По-правде говоря, я пришел сюда с корыстными намерениями. Видишь ли, тот молодой человек? — указывает он в конец комнаты и в мгновение ока, стоявший там человек оказался прямо передо мной. Кто он и зачем здесь, я понятия не имею, но тут же получаю все ответы.

— Познакомься, это — Итан Миллер. Он психоаналитик. С этого дня его назначили твоим ведущим консультантом, можешь обращаться к нему с любыми вопросами.

Вот так новости. Я застываю в полной прострации, обхватываю колени руками и прижимаю их к себе, погрузившись в раздумья, молча — наблюдаю. Абстрактные картинки проплывают перед глазами, игра воображения взяла свой приз, устроив в моей голове полнейший беспорядок. Что и требовалось доказать. Все безнадежно. Бессмысленно. Отчужденно.

— Надеюсь, вы станете хорошими друзьями, — договаривает он, встает, и слегка похлопав представленного незнакомца по плечу, направляется к выходу. Затем оборачивается.

— Ну, ты уж не обижай его, — подмигивает мне и выходит.

Меня тошнит. У меня такое чувство, словно надо мной кто-то издевается. Приступ смеха повторной волной накатывает и застигает меня врасплох, и вот я хохочу еще громче:

— Ха-ха… Так меня теперь еще и в категорию психов зачислили!? Вот так новость! — выкрикиваю, что есть мочи. Голова идет кругом. Меня переполняют эмоции. Хочется всего и сразу. Дай мне волю, и я бы разорвала всех и каждого в отдельности на мелкие кусочки.

Но, наверное, в действительности для него это ничего не значило. Заострив свой взгляд на мне, не моргая, он лишь продолжал смотреть. И то, что я проделывала, волновало лишь мою мать с обостренным чувством ответственности. Но даже если и так, как она могла столь небрежно принимать такие решения в отношении меня. Хотя бы спросила, что я об этом думаю. Неужели я лишена даже права голоса? Я не овощ, я еще пока человек. И я тоже умею испытывать боль и обиду. Любопытно, осознавала ли это она, когда подписывала бумаги?

Проходит совсем немного времени, а чувство загнанного зверька не покидает меня. Медленно набираю воздух в легкие и резко выдыхаю — не помогает. Дуратская йоговская методика ничего не меняет. А этот крендель в халате сидит и как удав наблюдает за своей жертвой — мной. Тут я не выдерживаю и решаюсь нарушить затянувшееся «молчание ягнят».

— Значит так, мы больше не поднимаем эту тему, — решительно заявляю, понизив свой голос. И кого я пытаюсь напугать?! — Понимаете, у меня антипатия: к сплетням, лицемерию, тараканам и… врачам, — гордо перечисляю, загибая пальцы. — А к вам особенно. Вы мне не симпатичны, более, вы мне просто противны. Это врожденное, как аллергия, — договорив, вытягиваю ротик в самой самодовольной и ехидной улыбки, которую только можно себе вообразить. Годы тренировок не прошли зря.

Я слезла со своего ложа и направилась в сторону двери. Достигнув её, сильным толчком руки толкнула и она открылась.

— Выметайтесь, — совершенно спокойно парировала я.

В свою очередь, он неторопливо направился в указанную мною сторону, поравнявшись со мной, остановился, словно выжидал нужный момент и внезапно резко повернулся. Я аж подскочила на месте от таких непредсказуемых действий. Наши взгляды встретились, слившись в одну линию. Меня сковало. Я не могла пошевелиться. Я чувствовала себе загипнотизированной. Он действовал на меня, как удав на кролика. И теперь я могла лишь одно — послушно смотреть на него. Я ощущала, как мои зрачки расширяются, а я все больше вжимаюсь в дверь, пытаясь пройти сквозь неё, но у меня не выходит. Пытаюсь найти объяснение своей реакции, но не нахожу нужных слов. Я теряюсь в себе. Я начинаю искать то, что в принципе уже больше нельзя было найти.

— Не будь ребенком, — говорит он.

— Что?! — я метнула в него яростный взгляд.

— В твоей истории не виноват, в общем и целом, ни ты, ни кто-то еще. Ты не можешь просто так, взять и изолировать себя от мира. Это тебя не спасет, — договаривает он и выходит в коридор.

— Ошибаешься! — сообщаю я.

Это заставляет его приостановиться и слегка повернуть голову в мою сторону, ответить:

— Если тебе никто не нужен, это еще не значит, что нет тех, кому нужна — ты.

Я, молча, не сказав и слова, закрыла дверь своей палаты и, оставшись наедине сама с собой, прошептала:

— Весьма поэтично…

В душе у меня ощущается что-то гниющее и достаточно разлагающееся. Так хорошо читать морали, следуя заученным сценариям. Но нет, я, пожалуй, пас. В конечном счете, он тоже сдастся.

Легко сочувствовать человеку и уверять в том, что понимаешь его чувства, но в действительности ни черта не осознавать. Потому что невозможно в полной мере прочувствовать боль или радость людей, не пережив и не испытав того же. В конце концов, мы все лишь марионетки. Куда интересней, кто же наши кукловоды? И почему со временем мы приобретаем статус ненужности? Неужели так быстро становимся нерентабельными, стареем, изнашиваемся, а может, теряем навыки в бесконечной игре под названием — жизнь. Так какой же срок отведен каждому из нас? И возможен ли торг, за право лишний год подышать?

Тем же вечером я решила, что нарисую кладбище. Такое, где бы моя опочивальня была видна с первого взгляда. Вооружившись карандашом и листком бумаги, я принялась за дело. В мыслях моих сразу же возникла картинка — холм, на котором растут деревья, а между ними возвышается мраморная глыба — памятник, а на нем портрет, на котором я улыбаюсь, смотря прямо в объектив камеры. На надгробной плите стоит черный сосуд — урна с прахом. А где-то вдалеке виднеется море, но его запах ощущается даже здесь. Легкий морской бриз колышет верхушки раскидистых кленов, да, пусть это будут непременно клены. Они красивы, особенно осенью, а когда ветер ненароком рассвирепеет и сорвет с них листочки, они обнимут меня, и я не буду больше никогда одинока. Укрытая паутиной времени, я буду мирно покоиться в колыбели вечности…

Вокруг никогда не бывает спокойно. Все и всё находится в движении. Даже в собственном лабиринте внутреннего самопоиска. Что мы ищем? Выход из «подземелья», куда однажды сами себя заточили, обрекая на мучения и бесконечный водоворот забот бытия, а может бескрайнюю долину, куда приходят люди в конце своего путешествия или же ответы на вопросы, которые попросту не могут существовать?

Мы настолько сильно привязали себя к ничто и продолжаем мчаться на встречу этому, даже не зная, а есть ли там хоть что-то похожее? Желаем сбросить с души оковы, которые так обременяют, чтобы в конце признать, что жизнь — это не только радость и наслаждение, но и страх, и боль и презрение к самому себе.

Наверное, бывает по-другому… Но мне, как героине своей жизни было суждено испытать всё, но, увы, в не равных пропорциях. Мои весы жизни никогда не любили равновесие.

Утро наступило как не странно скоро. Проснулась я без четверти восемь, когда свет в комнате был уже нереально ярким. Кажется, вчера я забыла опустить жалюзи.