и наверно, как детектор лжи, в стремлении раскусить: искренне я или нет. Естественно, заключением — не делится.

— Умывайся и приходи завтракать. Сегодня накрываю только на троих. Папу срочно вызвали в сервис, так что, до вечера он, скорее всего, пробудет на работе. Какая-то поломка у важных клиентов. Он чинил им машину в прошлый раз, вот теперь, никого другого подпускать не хотят.

Я пожала плечами, пропуская маму вперед.

— Вот, когда он напортачит, они будут подпускать всех, исключив его.

У мамы вырвался тихий смешок.

— Тебя тоже разбудили?! — сказала вышедшая в коридор Алина, зевая на ходу.

— Спроси у нее! — я махнула головой в сторону маминого затылка.

— Хватит вам уже жаловаться, кряхтите, как старые бабки! — отозвалась мама.

Её слова натолкнули меня на кое-что веселенькое. Я уперла руку в бок, и действительно, закряхтела старческим голосом:

— Ревматизм замучил, а тут столько ступенек и всё ради чего? Таблеток?! Кх-кх…

Сестра быстро уловила мою затею и присоединилась:

— И не говори, мигрень, давление скачет, никакого покоя…

Мама замерла на верхних ступенях, оценивая наше актерское мастерство.

— Ну что, поковыляли на утренние процедуры, а потом завтракать? — спрашиваю я, смотря на сестру.

— Ага, сейчас, только ставную челюсть захвачу из стаканчика.

— Я совершила самую большую ошибку в своей жизни — объявила мама, спускаясь на первый этаж.

— Какую? — Мы перегнулись через перила, свесив обе головы вниз.

— Не сдала вас в цирк!

Мы хихикнули и побежали наперегонки, отвоевывать первенство на посещение умывальника.

— Мам, а скажи, за что ты папу полюбила? — спросила я, когда она придвинула к нам дымящиеся кружки.

Сразу видно, заданный впрямую вопрос застал её врасплох.

— Да, ты никогда не рассказывала, — сестра, навострив ушки и включив воображение, сложила руки на столе и расположилась слушать.

— Чёй-то вы? — не сдержала улыбки мама.

— Нам интересно, — ответила сестрица.

— Так за что? — не отступила и я.

— М-м-м… — засмущалась мама, — за упрямство.

Я вскинула бровь.

— То есть?

— Сдалась его любви.

— Это как?

Она не ответила, похоже, погрузилась в собственные воспоминания.

— Мам, ну дай подсказку, а то это какой-то ребус. Ты говоришь загадками, — я старалась, чтоб голос у меня звучал расстроено.

— Ну… — она посмотрела на меня зелеными глазами, в которых плясали веселые огоньки. — Он завоевал меня.

Я удивилась.

— Вот, с этого места поподробнее.

— У нас не было ничего общего, мы вообще учились на разных факультетах. Но, потом… — она задержалась на мгновение, — знаете, пусть шансы не велики, но как знать. В романах говорится, что настоящей любви нужен лишь случай. И у нас он был, причем такой глупый.

— Серьезно? — подала голос Алина, всё больше втягиваясь в мамино повествование.

Я бухнула в чай молоко и, размешав, отпила.

— Да, — она посмеялась над чем-то, пришедшим в её мысли, и продолжила. — Мы тогда с подругой задержались на парах, а точнее, нас оставили контрольную работу по алгебре переписывать.

В этот момент Алина поморщилась.

— Вот, вот — именно, так мы и выглядели, — подметила мама вид своего младшего создания. — Так вот, сидим, грызем карандаши, смотрим в пустые тетради и абсолютно ничего не понимаем. И тут, — она выдержала паузу, полностью завладевая нашим вниманием, — за нами голоса. И фраза: «Девушка, а девушка, да снимите вы беретку, что у вас там — бигуди намотаны или покраска неудачная? — И хохот, главное».

Мы сощурились, всматриваясь в её лицо. Она закусила губу и улыбнулась:

— Это он про меня. Я в беретке была. В аудитории холодно было, да и я намеривалась поскорее удрать оттуда. Так вот, сидит, потешается. Мне это дико не понравилось, я разворачиваюсь и упираюсь в парня тремя рядами выше нас и… высказываю всё, что я думаю о его манерах. Мне аж полегчало.

Мы расхохотались, а я подумала: теперь понятно, в кого мы такие уродились!

Мама продолжила:

— А следующим днем, этот же молодой человек караулит меня под дверями аудитории на последнем уроке. Вот так всё и началось. Стал провожать домой, приглашать в кино, в рестораны, мы гуляли по ночной Москве, катались на катере по реке, ездили отдыхать на Кавказ и Ленинград. И только потом я узнала, что все те слова обо мне — это говорил его друг, который поспешно сложился под парту, когда я обернулась, а он остался. Вот так и бывает.

— А что было потом? — заворожено интересуется сестра.

— Мы поженились, а через год у меня появилась — ты, — мама дотронулась рукой до моего подбородка, а потом — ты, — она нежно посмотрела на Алину. — И счастью нашему не было предела. А папа ваш, даже в пеленках вас откопать не мог: ни одну и ни другую. Всё повторял, когда встречал нас из роддома: «Простыни. Простыни. А где ребенок-то?». Я смеялась, глядя на его беспомощность. Но тогда мне казалось, что я самая счастливая женщина во всем мире, потому, что со мной были вы.

После этого времени, которое мы провели вместе, она вытянула руки и мы, не задумываясь, обняли её.

В глазах у меня блестели слёзы, в душе я была благодарна ей за подаренную жизнь, за возможность быть рядом с ней и за любовь к нам.

Мое пустое сердце, которое я всё время старательно превращала в сухарь, сейчас наполнилось сожалениями. Я знаю, что виновата перед ней. И это не оправдание перед самой собой за то, что столько раз доводила её до слез, поворачивалась спиной, когда больше всего на свете нуждалась в ней, отвергала её, когда она тянулась ко мне. И я не хочу думать, что всё, что останется от меня, это воспоминания о том, как я всегда её оставляла. Потому, что это огромная разница, по сравнению с тем, как должно всё быть.

Ведь, эта женщина с самого нашего рождения отдает нам свою жизнь, вкладывая в нас всё то, что может отдать. Чтобы мы могли пройти через всё это сумасшествие, под названием — жизнь. А мы настолько неразумные, что не ценим это и принимаем, как должное, да еще и вечно укоряем за то, что она просто хочет быть рядом, чувствовать нас и жить вместе с нами в едином ритме. Мы, почему-то, ложно понимаем желания своих близких, считая, что родителям положено знать, далеко не обо всём, что творится в наших головах. Мы просто идиоты. Выстраиваем блочные стены, наглухо закрываясь от тех, кому действительно можем рассказать абсолютно все. И пусть, иногда, они говорят запутанными фразами, от которых у нас мурашки по коже, но наравне с этим, они говорят мудро, в их словах — внутренняя энергия и сияние, в их словах — их ошибки и успехи, в их словах — все они.

Так почему, мы — их кровь, плоть, частички душ, так спешим отделаться от них? Готовы разделить «крышу» с кем угодно, но только подальше от них. Переезжаем в другие города, выбираем другие страны, убегаем от них, как от чумы. Мы жаждем независимости, но правильно ли мы определяем эту самую «независимость»?! Теперь я сомневаюсь в этом.

Наверху зазвенел телефон и вытащил меня из моих мыслей. Он приглашал сестру ответить. И выбравшись из объятий, сверкая лучезарной улыбкой, она побежала за зовом посредника своей судьбы.

На кухне мы остались одни.

Мама замолчала, отправившись в путешествие в свои воспоминания, и перестала шевелиться, будто её жизни поддерживающие аккумуляторы разрядились. Я дотронулась до её руки, и она посмотрела на меня.

Мне столько хотелось сказать и о стольком поговорить. Но, почему-то, я выбрала именно следующее:

— Мам, скажи, ты до сих пор любишь папу?

— Любовь помогает нам обрести смысл жизни, но она же способна перекрыть и кислород. — Её голос дрожал. Конечно, вслух причину этому мы не произнесли. Но обе об этом знали. Однако, я хотела знать правду: может ли любовь возродиться после падения?

Мама коснулась обручального кольца на своем пальце и, сжав одну руку в другой, прижала к груди. На её лице была умиротворенная улыбка. Она сказала мне: