Отдаленно слышу её недовольный гул и не пропускаю ни единого слова:

— Говорила же, убрать из дома кофе! Неужели, так сложно! Я не могу за всем уследить.

Да, от наваждений не так просто избавиться. И моя мама самый подходящий в этом пример. Если на чем-то зацикливается, то всё, не выбить из головы. И нет никакого смысла переубеждать её в этом. Она, всё равно, никогда не поймет. Её правило жизни высечено в камне и гласит — все и всё должно быть под контролем. И вот, на протяжении уже многих лет, она живет по этому основному квесту, как по заповедям из библии.

Оказавшись на улице, я поворачиваю налево и направляюсь вдоль движения медленными шагами. На перекрестке заворачиваю за угол на Вандербилт-авеню, минуя три пролета до пересечения со Стерлинг-плейс — перехожу дорогу. Так, идя всё время прямо, я попадаю на площадь Гранд-Арми.

Гранд-Арми-плаза — центральная площадь Бруклина, представляющая собой кольцо и оформляющая северный вход в Проспект-парк. В обычные дни здесь шумно, так как, это главная транспортная развязка района, от которой радиально идут восемь улиц в разные стороны Бруклина. Так что, думаю, представить не сложно, что это за нервный узел. Трафик тут таков, что пробраться во внутреннюю часть непросто, тем более что, в центр площади ведёт единственный переход. Но зато, тут есть, на что посмотреть. Отсюда-то и не прекращаемые бурлящие транспортные потоки, заезжие туристы, желающие осмотреть огромное овальное пространство: площадь насыщена памятниками истории. Ну и, конечно же, гости и посетители, вытаптывающие тропу к подступам Бруклинской публичной библиотеке, которых сюда приводит главная бруклинская улица Флэтбуш-авеню. Так что, можно смело сказать, от недостатка внимания это место не страдает.

Но сейчас здесь достаточно пустынно: я да парочка семей с детишками, желающими прокатиться на санках.

Стряхнув со скамейки слой снега, я ляпнулась в пуховике на деревянные доски.

Я разглядывала всё, что меня окружает, и качала головой. «Убираться здесь, явно не торопятся?» — думаю я, оглядывая такую картину: множество коробок от фейерверков, разорванные конфетти, рваные куски бумаги. Мусорки с горкой наполнены банками колы, шампанским, фантиками от конфет. Это вчера народ с размахом отпраздновал, устроив огромную свалку. Да, люди во всех городах одинаковые, все говорят о чистоте, о среде, но посмотрите, что делают, когда дело доходит до самих себя. Хотя не знаю, что насчет Японии с их сортировкой мусора, и последующей блочной формировкой под сушу. У них, вроде, целый мусорный остров есть? По-моему, я что-то такое читала…

Определиться — это факт или нет, мне не дал оживший телефон.

— Алло?! — прокаркал оттуда знакомый голос.

Я молчу. Продолжаю жонглировать её терпением. Выигрываю сразу!

— Алло?! Алло! Меня слышно? — психует мать.

— Да, — наконец, я подаю голос.

— Почему не отвечала?

Ага, так я тебе и выложила.

— Какие-то помехи были, ты не заметила?

— Да уж, — откликается мама, не сомневаясь не на ёк, — операторы тут никакушные!

— Угу, — подтверждаю я. И пялюсь, как какой-то мужик в спортивном костюме пытается отобрать у собаки фрисби. Вот, ему тоже нечем заняться, как и моей мамочке.

— Ты сейчас где? Далеко ушла? — выспрашивает она.

— Не беспокойся, — быстро говорю я, — если машина задавит, тебе первой сообщат.

— Что ты такое говоришь! Да, как ты… — её недовольные вопли, наверно, услыхал даже этот борец за игровую тарелочку, раз покосился на меня. Я поспешила хмыкнуть ему в ответ, пока он не вернулся к своей процессии.

Встала, отряхнулась и медленно пошла по парковой дорожке: нога за ногу, в такт недовольным высказываниям на том конце телефонного номера, сходящим на меня, словно лавина.

— Э-э… мам, ну честное слово, может, обойдемся без этого? Научись воспринимать всё не так близко, это ж я! Забыла?

Выслушав меня, заявляет мне голосом судьи — металлическим, выдержанным, напоминающим дрель:

— Последний раз спрашиваю, где ты?

— Точно, точно, точно??? В последний, самый последний из последних? — дразню я её.

— Нет. Так, где ты? — она не поддается на провокацию.

Я останавливаюсь, на меня смотрит многофигурный фонтан Бэйли, названный в честь филантропа, давшего на него деньги. А что, все правильно — кто платит, тот и музыку заказывает.

— Я на площади, — отрезаю я.

— Гранд-Арми? — уточняет она, наверно, уже собираясь бежать сюда.

— Угадала, еще вопросы будут?

— Надо будет, так будут. И не надо ёрничать, тебе телефон для чего купили, чтоб…

— Контролировать меня! — заканчиваю я за неё, — всё знаю, больше ни слова! — и я отключилась.

«Ну, вот и уживайся с такими людьми бок о бок», — думала я, разъяренно заталкивая аппарат в карман, под молнию. Но закрались мысли и, обдумав свои действия, я вернула его себе в ладонь и составила почти вслепую сообщение на сайте:

«Я, как птица, запертая в клетке, доведенная до безумия собственным желанием обрести свободу. Я, как пианист, бьющийся в агонии, не найдя нужной симфонии. Я, как маленькая девочка, которая, не послушавшись бабушку, отцепила подол её платья и потерялась. Я, как человек, на глазах которого погиб человек, вытолкнувший из-под машины ту, которой предназначалась смерть. Я, как уголек, тлеющий в забытом камине. Я, как свеча, у которой остался лишь крошечный фитилек. Я, как мотылек, который по глупости своей влетел в огонёк. Я, как человек, который, пробежав стометровку, внезапно остановился возле финиша, так и не решившись изменить в своей жизни хоть что-то».

После я вышла с «Гранд-Арми», постояла на светофоре и, сделав крюк по Андерхилл-авеню — пришла домой.

— Вернулась? — спросила мать.

— Да, — буркнула я, сняла обувь и направилась к себе.

Оставшийся день прошел в виде конечных титров: все в курсе, что я есть, но никто мной не интересовался. И я была довольна. Кажется…

На следующее утро я просыпаюсь разбитой. Конечно, я слегка преувеличиваю. Но, чувствую я себя каким-то суповым набором, как будто, меня разрубили и разобрали на части. И вот, я лежу на разделочной доске в ожидании, когда же меня отправят в кипящий котел.

Поскреблись в дверь. В ноздри ударил запах маминых духов. Якобы, если верить флакону, представляют — фруктово-мускусную композицию. Вам даже не вообразить, насколько на самом-то деле, это отвратительно! Запах: деревьев, земли, чего-то животного, и на редкость испорченного в единой составляющей.

Я отбрасываю одеяло, усаживаясь на кровати, зажимаю нос и нащупываю блекберри.

В этот момент она разъединяет мой ночной занавес.

Я смотрю на сенсорный экран и вслух констатирую:

— Двадцать шестое декабря, десять часов, пятьдесят три минуты утра — ты на посту!

— Настал новый день, хватит дрыхнуть! — Она начала аккуратно складывать моё одеяло. От чего, исходящие от неё феромоны, просто взорвали моё обоняние.

Я уткнула в нос подушку, используя её в качестве противогаза. И подумала, что сейчас у меня глаза слезиться начнут.

— Идем, идем, — повторила она. — Что это еще за фокусы?

Я покачала головой, все ещё не до конца веря в её присутствие. Интересно, ей не приходила мысль, что эти «фокусы» из-за нее?! Похоже, что нет.

Неохотно отложив спальную принадлежность и выйдя из тени на свет, я выдавила:

— Чем такие каждодневные испытания, лучше обратно в хоспис.

— Так-так, посмотрите, какие мы нежные. — Она, явно, думала об усилиях, которые прилагает ради меня, а я мало, что не ценю, так еще и третировать смею. Ох, мама, как же легко тебя просчитать. Ну, так уж и быть, подыграю.

— Спасибо, я очень признательна — с улыбкой говорю, про себя думая: за то, что еще немного, и я задохнусь от устроенной тобою газовой камеры в моих покоях.

Спокойно постукивая пальцами по спинке постели, мама не сводит с меня глаз,