– Этого я не могу не признать, но пока я думал, что вы сами причастны к этому делу, я не мог воспользоваться вашей помощью.

– Следовательно, теперь вы меня больше не подозреваете?

– Нет, я наконец пришел к заключению, что вы не причастны к убийству, и сожалею, что не понял этого раньше.

– Можете ли вы мне сказать, почему переменили ваше мнение?

– Конечно. Я, как вы знаете, подслушал вашу беседу о пари; потом открылась кража, а затем – убийство. Немного спустя была совершена вторая кража, и все три преступления случились в назначенный вами срок. Одно из них совершили, конечно, вы, и самым вероятным представляется мне, что вы украли рубин вашей жены, так как за эту кражу вы не можете подлежать наказанию. Не правильное ли это заключение?

– Правильное ли? Да, но я, конечно, не сознаюсь в этой краже.

– Я твердо решил узнать, какое отношение имеют эти кражи к убийству. Пока я думаю, что укравший камни в поезде и есть убийца. У меня есть одна нить, которой я до сих пор не мог воспользоваться, но она наверное приведет меня к открытию убийцы: я в этом уверен.

– А именно?

– Найденная пуговица. Такому удивительному сходству с вашим гарнитуром необходимо найти какое-нибудь объяснение, и это объяснение может прояснить все дело.

– Какой помощи в этом отношении ждете вы от меня?

– Пока я подозревал вас, я думал, что вы солгали, утверждая, что седьмая пуговица гарнитура украшена головой Шекспира и принадлежит вашей жене. Поэтому я считал для себя важным снова получить найденную пуговицу; но теперь, когда я вас считаю невиновным в убийстве, мне пришла на ум новая мысль. Когда я сообщил вам о моей находке, вы пожелали видеть пуговицу, а потом вернули мне ее со спокойной улыбкой. Если бы пуговица была для вас опасна, вы должны были бы обладать чрезвычайной силой воли, чтобы иметь такой хладнокровный вид, а особенно, чтобы вернуть мне ее. И я желал бы получить ответ на следующий вопрос: как это вы сразу узнали, что пуговица не принадлежит к вашему гарнитуру?

– Во-первых, мистер Барнес, я знал точно, что

существуют только три одинаковых пуговицы, а так как все три были налицо, то я был спокоен; но, кроме того, есть и различие между ними. При вас ли ваша пуговица?

– Да, вот она.

– Оставьте ее у себя. Когда мисс Ремзен заказывала пуговицы, она велела вырезать в волосах каждой головы по крошечной букве, именно: на голове Ромео – Р, а на голове Юлии – К, потому что я ее зову «королевой». При поверхностном осмотре эти буквы незаметны; но, увидя их раз в лупу, потом их можно найти и простым глазом. Теперь возьмите лупу и посмотрите на вашу пуговицу в том месте, где на шее начинаются волосы. Что же вы видите?

– В самом деле! – воскликнул сыщик. – Это очень важно. Эта пуговица с головой Юлии, следовательно, тут должна быть буква К. Кажется, была сделана попытка вырезать букву, но резец соскользнул, кусочек камня отскочил, и буква испорчена. Вряд ли вы можете ее увидеть простым глазом.

– Совершенно верно. Я искал только эту букву К, и так как не увидел ее, то совершенно успокоился.

– Пуговица, очевидно, сделана той же рукой, что и ваши. Человек, вырезавший ее или особа, приобревшая ее, должны мне объяснить, как попала она в ту комнату, где я ее нашел, и вы должны мне сказать, где были заказаны эти пуговицы.

– При одном условии. Что бы вы ни открыли, вы должны сообщить мне об этом прежде, чем предпримете дальнейшие шаги; и вы должны мне обещать не предпринимать ничего до первого января, если только это не будет безусловно необходимо.

– То есть никого не арестовать.

– Именно. Вы можете спокойно обещать мне это, и я ручаюсь вам, что этот человек не ускользнет от вас. Я знаю его.

– Что? Вы его знаете?

Барнес был совсем сражен этим заявлением Митчеля.

– Да, я знаю его; то есть внутренне твердо убежден, что это он. Я имел большое перед вами преимущество, так как знал, что я не виновен, и поэтому мог все это время следить за этим человеком. У меня есть очень важные улики против него, но все-таки недостаточные для того, чтобы его арестовать.

– Назовите мне его.

– Нет; лучше если мы, не сговорившись, придем к одному результату. Работайте одни и быстро, мне было бы приятно, чтобы дело выяснилось к первому января.

– Почему, именно?

– Это срок моего пари; я дам в этот день обед, от которого жду много удовольствия. К тому же не забудьте, что вы так же выиграли у меня обед и примете мое приглашение на первое января. Если тогда вы будете в состоянии назвать того, кого я подозреваю, тем лучше.

– Я не пожалею своих сил; назовите же мне ювелира, которому были заказаны пуговицы.

Митчель написал имя и адрес парижской фирмы, передал записку Барнесу, а сам продолжал писать на другом листке.

– Но, мистер Митчель, – воскликнул Барнес, – ведь это та же фирма, где куплены ваши драгоценные камни, то есть, которые сходны с украденными. Я уже переписывался с ними, и они мне ответили, что ничего не знают.

– Да, я знаю; это было сделано по моему указанию, – смеясь, сказал Митчель. Барнес снова подумал, что ему пришлось бороться с человеком, который все предвидел. – Я знал, что вы напишите людям, имя которых вы прочли на моем счете, поэтому и попросил их не отвечать ни на один из ваших вопросов. Но относительно этой пуговицы и я не получил от них никакого удовлетворительного ответа; узнать что-нибудь можно будет только на месте. Это письмо обеспечит вам их помощь.

На этом они расстались, оба довольные этим разговором.

Пришло первое января, а Митчель ничего не знал о Барнесе, кроме того, что он в отсутствии и что время его возвращения неизвестно. Ему было очень неприятно, что он не знал, будет ли Барнес на его обеде, или нет, но он не мог отложить обед и надеялся, что Барнес все же явится в последнюю минуту.

Обед был назначен на десять часов вечера у Дельмоника, где Митчель заказал отдельную комнату; за десять минут до назначенного часа собрались все приглашенные, за исключением Барнеса: Ван Раульстон, Рандольф, Фишер, Нейльи, оставшийся на зиму в Нью-Йорке, Торе и еще несколько господ.

За полминуты до десяти часов вошел Барнес. Улыбка торжества промелькнула на лице Митчеля. Когда все общество направилось в столовую, Митчель нашел возможность обменяться с Барнесом несколькими словами.

– Скажите поскорей, удалась ли ваша поездка?

– Вполне.

– Хорошо, напишите на этой карточке имя и дайте ее мне, а я дам вам другую, на которой написано имя человека, подозреваемого мной.

Барнес написал. Они дали друг другу карточки, бегло взглянули на них и обменялись многозначительным рукопожатием. На обеих карточках было одно и то же имя. Когда гости уселись, Барнес оказался между Торе и Адрианом Фишером.

Общество ожидало развязки с неменьшим нетерпением, чем ждет ее читатель; поэтому мы не будем останавливаться на описании превосходного обеда.

Фрукты и орехи были поданы на стол, когда пробил ожидавшийся всеми час. С первым ударом часов Митчель поднялся с места. Воцарилась глубокая тишина – и он начал:

– Милостивые государи! Вы были так любезны, что приняли мое приглашение присутствовать при развязке несколько легкомысленного пари, заключенного мною тринадцать месяцев назад. Так как некоторые из приглашенных, может быть, не знают, в чем заключалось пари, то я кратко изложу его.

Он рассказал известный уже читателям разговор в вагоне и продолжал:

– Я выиграл пари, ибо совершил преступление. Несколько лет назад обстоятельства сложились так, что мне пришлось близко познакомиться с приемами сыщиков при выслеживании и преследовании преступников, и я пришел к убеждению, что преступник, совершивший преступление без свидетелей, с полным спокойствием и хладнокровием, может не бояться сыщиков. Я желал, чтобы мне представился случай доказать мое предположение, то есть совершить преступление только для того, чтобы испытать ловкость сыщиков. Главное затруднение заключалось в том, что для честного человека выбор таких поступков, которые он может совершить, весьма ограничен. Долгие годы мне не представлялось возможности удовлетворить мое желание, пока один случай не помог мне. Кельнер, наполните стаканы!