– Во всяком случае? Что ты под этим подразумеваешь?
– Я, кажется, выражаюсь ясно. Или ты не совершишь преступления и проиграешь пари, или ты его совершишь и будешь пойман, и в таком случае опять-таки должен будешь заплатить. Тогда, конечно, в будущем я стану избегать тебя, но деньги я возьму.
– Так ты принимаешь пари?
– Конечно.
– Хорошо. Так вот условия. Я оставляю себе месяц на подготовку и выполнение преступления и обязуюсь целый год ускользать от сыщиков, то есть, если через год я еще буду на свободе и буду в состоянии тебе доказать, что совершил преступление в назначенный срок, тогда я выиграл пари. Если же я буду находиться в предварительном заключении, решение пари будет отложено до окончания суда, который или оправдает, или осудит меня. Согласен ты на это?
– Совершенно согласен. Но какого же рода преступление намерен ты совершить?
– Ты очень любопытен, мой друг. Пари заключено, и теперь я должен быть осторожен…
– Пустяки! Неужели ты думаешь, что я тебя выдам? Даю тебе честное слово, что я этого не сделаю; если же это случится, я обязуюсь заплатить тебе в пять раз больше.
– Я предпочитаю оставить тебе полную свободу действий и, поверь мне, дело будет так: теперь ты в душе не веришь тому, что я исполню мое намерение, и твоя дружба ко мне не изменилась. Далее ты рассчитываешь на то, что если я и совершу преступление, то это будет пустяк, который ты в состоянии будешь извинить мне с чистой совестью. Тем не менее, если в условленный нами срок будет совершено какое-нибудь крупное преступление, ты тотчас же бросишься ко мне и станешь ко мне приставать, не я ли его совершил. Я, конечно, откажусь тебе отвечать. Мой отказ ты примешь за доказательство моей виновности, и из боязни, чтобы тебя не сочли за укрывателя, и для очистки своей совести, ты прямо выдашь меня.
– Однако я начинаю чувствовать себя обиженным, Боб. Я никак не думал, что ты так мало полагаешься на меня.
– Ну, не сердись, дружище. Не забудь, что несколько минут назад ты предупреждал меня, что после моего преступления ты станешь избегать меня. Мы, артисты-преступники, должны быть готовы ко всему.
– Я говорил не подумав, несерьезно.
– Нет, нет, ты говорил совсем серьезно, но я за это не сержусь на тебя. Ты должен иметь право говорить о нашем пари, когда почувствуешь угрызения совести. Мне лучше быть готовым и к этому. Но существует еще другая возможность открытия нашего пари. Отгадай – какая?
– Не знаю, разве ты сам сознаешься.
– Нет, хотя и это может быть принято во внимание. Но не заметил ли ты, что тут кто-то храпит?
– Нет.
– Прислушайся! Слышишь? Это собственно не храп, а тяжелое дыхание. Этот человек находится в третьем отделении вагона. Теперь ты понимаешь, куда я клоню?
– Должен сознаться, что я не обладаю способностями сыщика.
– Однако, милый друг, раз мы слышим этого человека, то и он может так же хорошо подслушать наш разговор?
Барнес не мог не удивляться этому человеку, принимавшему во внимание всякую возможность.
– Полно, все крепко спят.
– Обыкновенный преступник, может быть, и положился бы на это, я же – нет. Существует возможность, хотя и слабая, что кто-нибудь подслушал нас в десятом купе; может быть, даже сыщик и, что еще хуже, сам Барнес.
– Ну, я должен сознаться, что если ты сообразуешься даже с такими отдаленными возможностями, то заслуживаешь не быть уличенным.
– Так оно и будет, но возможность совсем не так далека, как ты предполагаешь. Я прочел в газетах, что Барнес сегодня вечером должен вернуться в Нью-Йорк. Предположим, что это сообщение верно, тогда в его распоряжении три поезда: семичасовой, одиннадцатичасовой и наш. Один из трех – совсем не такая малая вероятность.
– Но наш поезд состоит из десяти вагонов.
– Опять ложное заключение. После таких трудов он возьмет, конечно, место в спальном вагоне. Если помнишь, я только в последнюю минуту решил вернуться сегодня в Нью-Йорк, и, когда мы приехали на станцию, спальный вагон был так переполнен, что прицепи-, ли еще этот вагон. Если Барнес не запасся билетом еще днем, то он должен ехать в этом вагоне.
– Есть ли у тебя особенное основание подозревать кого-то именно из десятого купе?
– Да, я знаю, что шестое не занято, а когда поезд двинулся, к нам вошел кто-то и, кажется, занял купе номер десять.
Барнес начал думать, что ему очень трудно будет уличить этого человека в преступлении, если он его совершит.
– Итак, ты видишь, что мое намерение может стать известным двумя путями и очень важно не упустить этого из виду. Но так как я эти возможности знаю заранее, – продолжал он, – то из этого не произойдет для меня никаких затруднений, и подслушанное не будет иметь для сыщика никакого значения, если бы даже это был сам Барнес.
– Каким способом хочешь ты избежать опасности?
– Милый друг, неужели ты думаешь, что я отвечу на такой вопрос, после того как только что обратил твое внимание на то, что нас, может быть, подслушивает сыщик? Однако некоторый намек я тебе все же дам. Ты сказал, что Петтингилль потерял только одну запонку, и находишь, что Барнес был необыкновенно ловок, выследив его по этой запонке. Если бы я потерял пуговицу от моего жилета, Барнес мог бы схватить меня менее чем через десять дней, так как мои пуговицы – единственные во всем свете.
– Каким образом? Я всегда думал, что пуговицы всех сортов изготавливаются тысячами.
– Нет, не все. По причинам, которых незачем знать подслушивающему, может быть, нас сыщику, одна моя приятельница заказала во время своего путешествия по Европе комплект совсем особенных пуговиц и привезла их мне. Это тонко вырезанные камеи, из которых одна половина представляет профиль головы Ромео, а другая половина – Юлии.
– Aга, роман.
– Это не относится к делу. Представь себе, что я для выполнения пари решу совершить кражу со взломом. Так как я не стеснен ни временем, ни местом, я тщательно выберу минуту, например, когда сокровище будет оберегать только один человек. Я его усыплю и свяжу, чтобы овладеть добычей. В этот момент, когда я собираюсь уходить, просыпается комнатная собачка, о существовании которой я не подозревал, и начинает неистово лаять. Наконец, мне удается ее схватить, но при этом собачонка кусает меня в руку и в то время как я ее душу, она в предсмертной борьбе обрывает от моего жилета пуговицу, которая падает на пол и откатывается в сторону. Обыкновенный преступник так растерялся бы от всего этого, что поскорее убежал бы прочь, не заметив, что он укушен, что из раны течет кровь и что потерял одну пуговицу. На следующий день приглашают Барнеса. Дама подозревает кучера, и Барнес соглашается арестовать его не потому, что считает его виновным, а потому, что его госпожа это думает, и особенно потому, что его арест успокоит действительного виновника кражи. Барнес замечает кровь на полу и на морде мертвой собаки и находит пуговицу. Благодаря пуговице он нападает на след вора с укушенной рукой и делу конец.
– Но как ты избежишь всего этого?
– Во-первых, если бы я был достаточно благоразумен, я совсем не носил бы таких пуговиц при подобных обстоятельствах. Но предположим, я не был бы вполне свободен в выборе времени, тогда могло бы случиться, что пуговицы были бы на мне во время совершения преступления. Будучи уверен, что единственно находившееся в доме лицо связано и усыплено, я не растерялся бы, не позволил бы укусить себя, а если бы это случилось, я бы не торопясь смыл кровь с ковра и с морды собаки. Я заметил бы потерю пуговицы, принялся бы ее искать и нашел, развязал бы свою жертву, открыл бы окно, чтобы уничтожить запах хлороформа, и на другое утро единственными свидетелями преступления были бы убитая собака и исчезнувшее сокровище.
– Все это очень легко на словах, но я сомневаюсь, чтобы на месте Петтингилля ты сохранил полное присутствие духа настолько, чтобы найти потерянную запонку, послужившую к его уличению.
– В этом ты прав, потому что, будь я Петтингилль, я, как и он, не был бы свободен в своих действиях. Все же, думаю, на мне не было бы такой запонки, если бы я сам выработал план кражи и был свободен в выборе времени, как это было с ним. Запонка была сделана из редкой, старой монеты. Барнес обошел все антикварные лавки и нашел человека, продавшего Петтингиллю эту запонку. Все остальное уже само собой вытекало из этого открытия.
