– Конечно, могу и снова спрашиваю: в чем же дело?
– Ну, тогда одно из двух, Митчель: или ты слеп, как крот, или ты видишь одну только мисс Эмилию. Разве ты не замечаешь опасности для младшей сестры?
– Нет, Рандольф, говоря откровенно, никакой.
– Как? Предположи только… предположи… что она влюбится в него и выйдет за него замуж.
– Ну, так что же?
– Право, ты заставишь лопнуть терпение даже у святого, говоря с таким спокойствием, как если бы речь шла о хорошем ударе на биллиарде, а не о том, что это дитя может достаться такому… ничтожеству.
– Милый Рандольф, я дам тебе хороший совет. Если человек хочет сделать предложение девушке, то он не должен забывать два важных правила; ты же, кажется, нарушил оба.
– Что ты этим хочешь сказать?
– Прежде, чем я объяснюсь, ответь мне на один вопрос: прав ли я, предполагая, что ты сам желаешь жениться на Доре?
– Откровенно говоря, я был бы счастлив, если бы мог добиться ее любви.
– Хорошо, так я тебе скажу оба правила: во-первых, никогда не говори дурно о своем сопернике; во-вторых, не опоздай с предложением.
Рандольф взглянул внимательно в глаза Митчелю, затем протянул ему руку, которую тот горячо пожал.
– Благодарю тебя, – сказал Рандольф и направился к группе, в которой находилась Дора.
– Могу ли я поговорить с вами наедине несколько минут? – тихо сказал он ей, когда представился благоприятный момент. Видимо, пораженная тоном его голоса, Дора взглянула на него.
– Это очень важно? – спросила она.
– Очень, – коротко отвечал он. Тогда, извинившись, Дора пошла с ним в соседнюю комнату.
– Мисс Дора, – сказал он, – прошу вас, выслушайте меня до конца. Вы, вероятно, знаете, что я вас люблю. Я, правда, не говорил вам еще этого, но вы – женщина и давно уже прочли это в моем сердце, тогда как я, мужчина, не могу разобраться в вашем. Одно время я думал, что и вы расположены ко мне, но в последнее время… Впрочем, не будем об этом говорить; скажу вам только, что я был бы бесконечно счастлив, если бы вы позволили мне надеяться, что я могу в один прекрасный день назвать вас своей. Взамен этого отдаю вам всю свою жизнь. И теперь, я думаю… это все, что я хотел вам сказать. Дора, любимая, милая крошка Дора, согласны вы довериться мне?
Говоря так, он тихонько взял ее руку, и так как она не отнимала ее, то у него хватило мужества заговорить горячее. Она же минуту колебалась, потом отняла руку и посмотрела на него влажными глазами.
– Действительно ли вы меня очень любите? – спросила она.
– О, я и сказать вам не могу, как сильно. – Он вновь попытался завладеть ее рукой, но она отдернула ее и снова спросила:
– Вы не заботитесь о деньгах?
– Мисс Ремзен, вы оскорбляете меня!
– Нет! Нет! – быстро отвечала она. – Вы меня не поняли; я говорила не о моих деньгах. Я не могу вам этого объяснить, но вы все же должны ответить на мой вопрос. Было ли бы это вам не приятно, – ах, как бы мне выразиться? – если бы я, например, сделала что-нибудь такое, что стоило бы вам больших денег…
– О, понимаю, – сказал Рандольф с облегчением. – Вы хотите этим сказать, что вы любите мотать деньги. Не беспокойтесь об этом; вы можете тратить столько денег, сколько только возможно, я никогда на это не пожалуюсь.
Это, казалось, ее очень успокоило. Она посмотрела на гостей, и он увидел, что ее взор остановился на Торе. Острое чувство ревности заставило сжаться его сердце, и он собирался уже заговорить, когда она снова повернулась к нему.
– Надеюсь, вы не рассердитесь и не станете думать обо мне ничего худого, – заговорила она со сдерживаемым волнением. – Есть нечто, чего я не могу вам объяснить, но если бы я могла, вы ничего бы против этого не имели, в этом я уверена; но пока не придет день, когда мне можно будет объяснить вам все, я не могу вам ответить. Хотите вы ждать? – спросила она умоляющим голосом.
– Как долго? – спросил он взволнованно и боясь, не относится ли ее тайна к Торе.
– Вам будет неприятно, если бы я вас попросила подождать… ну, скажем, до Нового года?
– Это очень долго, но если вы так хотите, я покорюсь.
– О, благодарю вас!
Вот все, что она сказала; но в голосе ее слышалась радость, в глазах стояли слезы и, как ему показалось, они блеснули на секунду любовью – любовью к нему. Повинуясь своему чувству, которому он не в силах был противиться, тем более, что и она не выказала сопротивления, он притянул ее к себе, и его губы коснулись ее губ. Он почувствовал себя удовлетворенным, хотя она тотчас же отошла от него и подошла к Торе, который ее горячо приветствовал.
В течение последующих недель ему пришлось часто страдать от ревности, но воспоминание о той минуте, когда она открыла ему свою душу, успокаивало его.
«Она не поступила бы так, если бы обманывала меня, – говорил он себе. – Она меня любит, но между нами стоит что-то, чего я не понимаю и что заставляет ее так со мной обращаться. Я должен запастись терпением, ждать и верить ей. Она верна мне».
Но затем поднимались старые сомнения.
Спустя примерно месяц после вышеприведенного разговора, подобный же разговор происходил между молодой девушкой и Торе. Он явился однажды днем, когда Дора была одна дома, так что им никто не мешал. Он сумел с большим искусством дать разговору желаемое направление. Он упомянул к слову, что он знатного происхождения, и затем нарисовал грустную картину человека, от природы жаждущего любви и принужденного вести жизнь без любви. Затем он спросил ее очень нежным голосом, думала ли она тоже об этом предмете и чувствовала ли потребность в спутнике жизни, который был бы для нее дороже всех на свете? Он говорил очень красиво, и она слушала его с большим интересом, но ее ответ был не тот, какого он ожидал.
– О да, – сказала она, – я думала об этом как-то неопределенно, но я так люблю мою прекрасную «королеву», что совсем не могу себе представить жизни без нее, и все же… – ее голос слегка задрожал, – и все же я скоро лишусь ее. Поэтому, если вы желаете слышать мое мнение об этом предмете, то подождите до ее свадьбы.
Она проговорила эти слова многозначительным тоном, и Торе, сочтя это за намек, переменил разговор. Вскоре затем он откланялся и, когда вышел на проспект, на его губах заиграла торжествующая улыбка.
Несколько дней спустя, возвращаясь вечером с Митчелем из клуба, Торе заговорил об обеих мисс Ремзен.
– Это прелестные девушки, – сказал он, – но надо быть очень богатым, чтобы позволить себе роскошь жениться на них. До смерти матери они, конечно, не будут иметь собственного капитала?
Митчель понял цель этого вопроса и по причинам, известным только ему, очень охотно ответил на него:
– О, нисколько. Отец оставил каждой из них капитал в пятьдесят тысяч долларов, который должен быть выплачен при замужестве. Конечно, главную часть наследства получила вдова, но она пользуется им только пожизненно, а потом он будет разделен поровну между дочерьми. Кажется, что-то около полумиллиона.
– Вы счастливчик; хотел бы я иметь ваше счастье!
– Милый Торе, как может человек с вашим умом верить в такие глупости, как счастье? Его так же не существует, как и его противоположности – несчастья. Каждый человек достигает того, чего он заслуживает, благодаря большей или меньшей ловкости. Вы завидуете мне из-за моей женитьбы на Эмилии, а между тем Дора так же прелестна и к тому же еще богаче.
– Мисс Дора, без сомнения, прелестна, но это еще недостаточно для того, чтобы я сделался счастливым ухаживателем. Но что подразумеваете вы, говоря, что она богаче?
– Да, видите ли, ее сестра так любит ее, что обещала ей подарок в десять тысяч долларов при одном условии.
– При каком же?
– При условии, что она не выйдет замуж без одобрения Эмилии.
– Ну, – прервал Торе наступившее после этих слов молчание, – так как после вашей женитьбы вы будете единственным мужчиной в семье, то ваше влияние будет, конечно, иметь значение. Если я буду искать руки мисс Доры, вы мне не откажете в вашем покровительстве?
