И все же некоторые люди с такими же идеальными, как моя, биографиями попадают с неврозами в закрытые лечебные учреждения, другие стреляются перед включенными телекамерами, стоя на крыше, предположим, банка, который они перед этим ограбили, натянув на голову чулок вместо маски. Некоторые тихо предаются пьянству или ведут инфернальную войну под названием развод. Кое-кто делает и то и другое одновременно. Некоторые по заданию внеземной цивилизации вооружаются до зубов и нападают на какой-нибудь филиал «Макдоналдса». Они забирают жизни десятков людей, которые умирают с чизбургером во рту. И так далее.

Но подавляющее большинство людей с замечательными биографиями вроде моей празднуют юбилеи безупречной службы, получают от своих работодателей премии за верность, в предусмотренное время уходят на пенсию, и предприятие, на котором они работали, оплачивает некролог в газете.

Не могу с уверенностью сказать, в какую группу в конце концов попаду. Время покажет. Может быть, все-таки во вторую, к людям с юбилеями и некрологом. Но кто знает, может быть, в один прекрасный день я удивлю Румених, подложив ей под стол ручную гранату?

Что ты, о моя биография, можешь рассказать о распутных вечеринках, на которых я побывал, о ночах, наполненных чадом и чужими женщинами, имен которых я даже не знал или знал, но уже давно забыл? Можешь ты рассказать о черноте, окутывавшей мой мозг, о моих темных проклятиях и о моем тайном смехе? Сможешь ли ты поведать о мыслях про смерть, которые меня уже навещали? Или вот, например, графа «женат». Расскажешь ли ты, что Марианна сразу же после отъезда Оливии швырнула чашку, до половины наполненную кофе. Чашка просвистела около моего уха и разбилась о стенку. Вид вмятины, оставшейся в штукатурке, возмутил меня больше, чем сам бросок. Я мог умереть, попади она в цель. И в той же графе «женат» поведаешь ли ты о том, как я, с бутылкой водки в одной руке и с молотком в другой, пытался выбить замок в двери спальни, после того как Марианна заперлась? Расскажешь ли ты, что при этом я издавал такие звуки, какие можно услышать только от беснующейся человекообезьяны? Ну вот, об этом ты промолчишь.

Ты промолчишь и о том, что, ставя подпись, я сам себе казался авантюристом, не настоящим, но все-таки авантюристом, очковтирателем, – ведь мне удалось так смешать тщательно отмеренные порции лжи с правдой, что никто больше не сможет отличить одно от другого. Ты скажешь, что нельзя путать личное с работой, потому что у человека сразу две жизни. И до тех пор, пока варвар в личной жизни не отыщет путь в офис своего дрессированного двойника, все будет в порядке. Для подобной двойственности однозначно есть оправдание.

Я размышляю, стоит ли послать Марианне на работу цветы, но оставляю всё как есть. Мой поступок показался бы пошлым.

Вхожу в кабинет Бельмана не постучав. Хочу с ним пообедать. Бельман как раз говорит по телефону. Он кивает и показывает на стул напротив. Я сажусь, а он включает громкую связь. Ухмыляется и покусывает кончик языка. Жалобный женский голос с расхожей историей, которая Бельмана, по-видимому, веселит, хотя он слышал ее несколько тысяч раз в нескольких тысячах вариантов: когда ее муж открыл письмо из банка, он упал прямо в прихожей. Сердце. Он работал сутки напролет, делал все, что только в человеческих силах. Это письмо как удар в спину. Если вы не измените своего решения, то ему уже не оправиться. Они экономят каждый пфенниг, но сейчас не сезон, дела идут плохо. Они не знают, как быть дальше, и так далее, и так далее. Какое-то время Бельман слушает, кривя лицо. Потом перебивает: у него сейчас под рукой просто нет нужных документов, но он просмотрит их еще раз. Он желает мужу поскорее выздоравливать. Он выяснит, можно ли что-нибудь сделать. Женщина продолжает говорить, но Бельман вешает трубку, встает, накидывает пиджак и спрашивает, что сегодня в меню.

Разговоры с коллегами во время обеда крутятся вокруг вещей практических. Они охотно рассказывают о поездке общественным транспортом от дома до работы. При этом подробно объясняют, где и как часто им приходится пересаживаться, чтобы прибыть на работу в поразительно короткий срок. Они говорят о скидках на путешествия и рассуждают о качестве зимних шин. Время от времени один из них неожиданно и с невинным видом отпускает какую-нибудь грязную шутку. Происходит это, как правило, в том случае, когда употреблено слово, имеющее второе, сальное значение, например «вставить» – хи-хи-хи. Иногда кто-нибудь тряхнет стариной и расскажет о прочитанной книге. Бельман – страстный поклонник Италии и много говорит о способах приготовления пищи. Или же о внешней политике Федерального правительства. О политике вообще говорят много. Причем каждый из собеседников пытается использовать особенно тщательно отшлифованные обороты речи, как будто он является кем-то вроде парламентского спикера. Когда обед заканчивается, то принято немного посплетничать с одним из наиболее близких коллег о том, что остальные о себе слишком уж высокого мнения.

Для меня самый близкий из коллег Бельман. Мы забираем в его кабинет пиво, потому что нам нужно поговорить. Бельман не представляет для меня опасности по той простой причине, что у него нет абсолютно никаких шансов попасть на руководящий пост. Когда-то, закончив учебу, мы вместе начинали работать в банке. Я продвинулся, он – нет. Ни он, ни я не в состоянии объяснить, почему так произошло, ведь он неплохо справляется со своими обязанностями. Однажды Румених призналась мне, что ей кажется, будто в Бельмане нет «изюминки». Видимо, и ее предшественник думал так же. Само собой разумеется, я ей не возразил. Рассказываю Бельману о своем разговоре с Румених. Он задумчиво слушает, а потом говорит: «Ты должен быть начеку».

Прошу его достать мне все, что только возможно, по делу Козика и составить список тех бумаг, которые находятся на руках. Поясняю, что хочу иметь свое собственное непотопляемое мнение обо всех обстоятельствах, чтобы уберечь себя на случай, если у Румених действительно появится идея дать мне пинком под зад. Бельман обещает помочь.

Самое время посвятить себя делам текущим.

У меня назначена встреча. Такси, вызванное мадам Фаруш, – настоящее стихийное бедствие. Воняет, как в пепельнице, а на зеркале заднего вида висит пахучее деревце с надписью «New саг». Пользы от него абсолютно никакой. Сажусь сзади и называю адрес, всем своим видом показывая, что не настроен вести беседу. Болтать с водителем, как это принято, мне совершенно не хочется, но я кожей чувствую, что он пытается начать разговор. Видимо, его заинтересовали мой деловой костюм и тот факт, что я вышел из банка.

Он закидывает удочку:

– Ну и как, много дел? И все обязательные?

– Безусловно! – Мой ответ звучит прохладно. Потом мне начинает казаться, что я был невежлив, поэтому добавляю: – У вас ведь, наверное, тоже есть обязательства.

Сам того не подозревая, я подкинул ему ключевое слово, которое он, по-видимому, и использует для начала беседы со всеми своими пассажирами: обязательства. Да, у него их очень много, и если говорить простым языком, то его долги медленно, но верно сводят его в могилу.

– Как вы, вероятно, заметили по моей речи, я не простой таксист. Я врач, много лет был редактором в одном медицинском издательстве. Но однажды хозяину все надоело, он ликвидировал предприятие, отошел от дел и поселился в Швейцарии. Я видел виллу этого господина на фотографиях. Хотелось бы туда съездить. Но это делу не поможет. Свинья он. Пришлось открыть свое дело, но через два года я обанкротился. С тех пор работаю в такси. Вот так.

«Мне-то какое дело!» – чуть не сорвалось у меня с языка, но я удержался. Что я должен ему сказать? Валит на мою голову свои личные проблемы. В таких случаях обычно говорят: «Не повезло». Он хочет сочувствия, хочет услышать какую-нибудь расхожую фразу, вроде: «От этого никто не застрахован». Но ведь люди типа меня – с деньгами, работой и всем прочим – так не думают. Нет, в таком случае они говорят: виноват сам. И только если их вдруг клюнет жареный петух, они меняют мнение: «Ах! Как несправедливо, но от этого никто не застрахован!» Неужели этот человек не понимает простых вещей? Он ведь и сам когда-то был по другую сторону. Мне кажется, что он несколько распущен. Но тем не менее выходя я даю ему марку на чай.