– Уве, при всем моем к тебе уважении, ты случаем не спятил?

– Меня не долбит, спятил я или нет. Мистер доктор уже начал действовать. Он в нашем деле новичок и панически боится, что его выведут на чистую воду. Поэтому я и предложил ему принять эти меры предосторожности. Он согласен.

– Извини, конечно, но, по-моему, ты шутишь.

– Я, Шварц, сейчас серьезен как никогда. Получить товар на два миллиона, выложив за него какие-то гребаные триста тысяч. За такой куш я с удовольствием поиграю в невинных гангстеров, если это может успокоить клиента.

– Знаешь, Уве, идея не катит.

– Ты, Шварц, получил от меня тридцать тысяч.

– Но не за это.

– И за это тоже.

– Этого мало.

– Бабки не вопрос. Получишь еще десять тысяч.

– Мне очень жаль, Уве, но это не разговор. Заниматься подобными делами за десять тысяч я не буду.

В течение одной секунды Уве становится багровым, вскакивает из-за стола, подлетает ко мне и, как настоящий рестлер, хватает меня за горло обеими ручищами. Сдавливает не слегка, а как следует. Впадаю в панику, пытаюсь вывернуть ему пальцы, но у него не руки, а прямо клещи.

– Кончай базар, слизняк, ты всего лишь вонючая шавка, которой я кинул кость, чтобы она на меня работала. Тебе дали бабки не для того, чтобы ты тут права качал. Процесс передачи товара уже оговорен с лепилой. Будет как я сказал. Ты что, думаешь, я ему перезвоню и скажу, что мы всё переиграли? Совсем с катушек съехал!

Он трясет мою шею как молодое деревце, а потом отпускает. Начинаю хрипеть, кашлять и хватать ртом воздух. Он возвращается за письменный стол и рычит:

– Я человек добрый. Шавка подзаборная получит тридцать тысяч и заткнет свой хавальник. Дошло?

По неизвестной причине у меня начинает идти носом кровь. Из ноздрей бьет настоящий кровавый водопад. Уве визжит: «Не измажь ковер, свинья!» – и подлетает ко мне с непонятно откуда появившимся куском пестрой тряпки. Я невольно прикрываю лицо, а он сует мне под нос свернутый лоскут и говорит:

– На! Держи!

Так вот как она выглядит, моя новая работа. Если я правильно понял, условия здесь ставят другие. Пищу:

– Говоришь, тридцать тысяч? Тридцать тысяч – это совсем другое дело. Десять тысяч – это тьфу, плюнуть и растереть. Тридцать тысяч – о'кей.

– Конечно, тридцать тысяч – о'кей, это я и без тебя знаю. А теперь убирайся.

Поднимаюсь в свою квартиру и снова ложусь на кровать. Вскоре кровотечение останавливается. Смотрю в зеркало. На шее синяки, и нос немного распух. Над губой засохшая кровь. Голова болит, и я ложусь в гостиной на диван. Думаю о том, что отсюда придется всё убрать. Мне становится себя жаль.

Наконец я – после долгого перерыва – снова договорился с Маркусом встретиться в «Караваджо». Я не был там с нашей последней встречи.

– Эй, Томас, с каких это пор ты носишь шейные платки? – орет он несколько беспардонно, когда я вхожу и сажусь за наш обычный столик.

– С тех пор, как у меня вся шея в синяках, – отвечаю я.

Маркус в замечательном расположении духа, он так громко смеется, что посетители оборачиваются.

– Кроме шуток, Маркус, – говорю я тихонько и чуть-чуть опускаю платок. Смех резко обрывается, я возвращаю платок на место.

– Кто это тебя так помял?

– Маркус, это следы от удушения. Меня, – тут я и сам начинаю смеяться, – шантажировали самым натуральным образом.

Маркус снова громко смеется. Когда наше совместное ржание утихает, он спрашивает, теперь уже серьезно:

– Ну так, расскажешь ты, наконец, что случилось?

– Я вляпался, и довольно глубоко, в одно дерьмо.

Снова смех, но теперь уже короткий.

– Серьезно, у меня сложности.

– А почему ты не пришел ко мне?

– Да у тебя ведь никогда нет времени.

– Сейчас я сижу здесь или не сижу здесь? Рожай же, наконец!

– Как ты знаешь, я больше не работаю в банке.

– И сейчас у тебя два новых предложения, а ты не знаешь, на чем остановиться?

– Ничего подобного. Я всего-навсего… э-э… как бы это покрасивее обозвать – попал в плохую компанию.

– Ну, навряд ли она намного хуже, чем та, которая была у тебя в банке. Или я не прав?

– Сначала я тоже так думал. Я наивно полагал, что держу руку на пульсе. Но со вчерашнего дня мне известно, что никакого пульса нет. На самом деле я у них в руках. Поэтому-то я тебе и позвонил. Ты должен мне помочь.

– Я охотно тебе помогу, если помогалки хватит. Кто это «они»?

– Я не могу тебе рассказать. Ответь мне на один вопрос: тридцать тысяч марок – это большие деньги?

– Я ничего не понимаю. Естественно, тридцать тысяч – это огромная сумма. Что ты хочешь от меня услышать?

Нельзя посвящать Маркуса во всё. Решаю перевести разговор на другую тему.

– Ну, пока это шкура неубитого медведя. Мне совсем не нужно было начинать этот разговор. Знаешь, с тех пор как Марианна уехала…

– Да, Марианна. Она еще не вернулась?

Слава Богу, Маркус не зациклился на тридцати тысячах, хотя и поглядывает несколько недоуменно.

– Нет, и я не думаю, что она вернется.

– А ты хочешь?

– Скажем так, этот вопрос не особенно меня занимает. Я не очень по ней скучаю. Официально мы не разошлись. Она гостит у тети. Трудно будет, если она захочет развестись или вернуться. Мне не хочется ничего делать. Только представь себе, нанимать адвоката, поручать ему вести дело о разводе. Это было бы ужасно. Не сам развод, а вся эта нервотрепка, начнется такая кутерьма.

– Кому ты говоришь! Вон и у меня с Бабс все ни шатко ни валко. Мы разговариваем по телефону, это довольно мило, иногда вместе ходим ужинать, но больше ничего. Ни секса, ни страсти. Большое чувство – большое дерьмо, согласен?

– А вторая женщина? Ну, та, от которой ты так тащился?

– Там все кончилось. Не видел ее уже два месяца. Она слишком много на себя берет. Сплошные ссоры и скандалы. Большое чувство – большое дерьмо. Такие вещи меня больше не колышат.

– Ну, здесь мы с тобой единодушны.

Некоторое время занимаемся сигаретами: вынимаем из пачки, вставляем в рот, зажигаем, курим. Маркус выпускает дым и спрашивает:

– Но послушай, зачем ты создаешь себе проблемы, если тебя ждут тридцать тысяч?

– Я не создаю себе проблем. Просто дело в том, что этого слишком мало.

– А что ты за них должен сделать?

– Пока еще точно не знаю.

– За тридцать тысяч я бы сделал все что угодно.

Размышляю, что можно на это сказать.

– Тридцать тысяч – это, дружище, ничто. Тридцать тысяч – тьфу, плюнуть и растереть. Пять миллионов – вот это сумма. Хоть есть о чем поговорить. А вот десять миллионов – это уже многовато.

– О чем ты, собственно, говоришь?

– Я с такой цыпочкой познакомился: титьки твердые, зад упругий. Зовут Сабина, глупа как пробка. Но делает все, что я скажу, потому что за это я плачу ей деньги.

– Ага.

– Что значит «ага»! Это, по крайней мере в данный момент, удобнее, чем впутываться в новые истории с бабами.

– Вон как ты заговорил! Видимо, у тебя с ними одни неприятности.

– Да уж, хватает. Но все-таки еще раз: тридцать тысяч – это много или мало?

– Мало, если из-за них придется уехать из страны. Мало, если из-за них придется скрываться. Мало, если из-за них придется потерять… себя.

– Ну да, можно и так рассуждать, – говорю я.

Заказываем обед. Официант советует взять свежих омаров. Мы не против. Омаров и бутылку белого «Лакрима Кристи» 1993 года, пожалуйста.

– Ты сам разберешься, что делать.

– Хочешь верь, хочешь не верь, но своими словами ты мне здорово помог.

– А что такого я сказал?

– Да насчет того, что можно потерять себя.

– Ну и замечательно, я очень рад. Я же говорил, что, если это в моих силах, я с удовольствием тебе помогу. Вот я тебе и помог. Тут возникает вполне закономерный вопрос, готов ли ты помочь мне.

О, это понятно. Он, естественно, использует наш разговор по полной программе. Но меня это как раз устраивает. Быстро прикидываю, какую сумму можно назначить предельной. Советуюсь с самим собой и останавливаюсь на десяти тысячах.