Лыняев. Хорошо бы, только она за вас не пойдет.
Мурзавецкий. Ну, так уж не взыщи, не помилую. Ах, моншер, что я с ней сделаю! Ограблю, начисто ограблю!
Лыняев. Пятьдесят тысяч потребуете?
Мурзавецкий. Нет, уж тут не пятьюдесятью пахнет. Полтораста! Усадьба эта моя будет, через неделю моя.
Лыняев. Вот и хорошо, соседи будем. (Жмет руку Мурзавецкого.) Прошу любить да жаловать. А теперь вам пора домой! Вон это не ваш ли экипаж? Вероятно, Меропа Давыдовна за вами прислала.
Мурзавецкий. Да, она ждет; я обещал решительный ответ привезти.
Лыняев. Уж чего же решительнее!
Мурзавецкий. А ведь жаль мадам Купавину, плакать будет. Оревуар! (Уходит.)
Слышен свист и голос: «Тамерлан, иси!» С противоположной стороны входят Глафира и Горецкий.
Явление седьмое
Лыняев, Глафира, Горецкий.
Глафира. Вот, рекомендую: Горецкий, Клавдий. (Горецкому.) А это Михайло Борисыч Лыняев, наш сосед, помещик.
Горецкий (снимая фуражку). Я их знаю-с.
Лыняев. Наденьте, пожалуйста!
Горецкий. Ничего-с. Глафира Алексеевна, позволь для вас какую-нибудь подлость сделать.
Лыняев. Вот странная просьба.
Горецкий. Ничего не странная-с. Чем же я могу доказать? Нет, уж вы не мешайте. Глафира Алексеевна, хотите, весь этот забор изломаю?..
Глафира. Нет, зачем?
Горецкий. Как бы я для вас прибил кого-нибудь, вот бы трепку задал веселую!
Лыняев. Да ведь за это судить будут.
Горецкий. А пущай их судят.
Лыняев. Да ведь посадят.
Горецкий. А посадят, так сидеть будем. Глафира Алексеевна, прикажите какую-нибудь подлость сделать!
Глафира. Я уж, право, не знаю, что вам приказать!
Лыняев. Да зачем непременно подлость? Попросите его правду сказать.
Глафира. Ну, вот я попрошу вас мне правду сказать, вы скажете?
Горецкий. Какую правду-с?
Глафира. А вот какую мы спросим.
Горецкий. Извольте-с, все, что угодно-с.
Лыняев. А если секрет?
Горецкий. Да хотя бы рассекрет. У меня своих секретов нет, а если какой чужой, так что мне за надобность беречь его. Я для Глафиры Алексеевны все на свете…
Лыняев (подавая Глафире письмо). Спросите, кто это писал?
Глафира (показывая письмо Горецкому). Скажите, кто это писал?
Горецкий. Эх! Спросите что-нибудь другое!
Лыняев. А говорили, что все на свете.
Горецкий. Да мне что ж, пожалуй; только за это деньги заплочены.
Лыняев. Сколько?
Горецкий. Десять рублей.
Лыняев. А если я дам пятнадцать?
Горецкий. А если дадите, скажу.
Лыняев. Так вот, возьмите! (Дает деньги.)
Горецкий (берет деньги). Покорно благодарю-с. (Кладет деньги в разные карманы.) Десять назад отдам, — скажу, мало дали. Это я писал-с.
Лыняев. Вы? Ну, так вы мне очень нужны будете. У вас есть свободное время?
Горецкий. Да у меня всегда свободное время-с.
Лыняев. Хотите ехать ко мне сегодня же? Я вам и заплачу хорошо, и стол у меня хороший, и вино, какое вам угодно.
Горецкий. С удовольствием-с. Что ж, Глафира Алексеевна, прикажите какую-нибудь подлость сделать!
Глафира. Да ведь уж вы сделали.
Горецкий. Велика ли это подлость! Да и за деньги.
Лыняев. Извините за нескромный вопрос. Вы знали когда-нибудь разницу между хорошим делом и дурным?
Горецкий. Как вам сказать-с? Нет, хорошенько-то не знаю.
Лыняев. Так и не знаете?
Горецкий. Ведь это философия; так нам где же знать!
Лыняев. Отчего же?
Горецкий. Семейство очень велико было.
Лыняев. Так что же?
Горецкий. С шести лет надо было в дом что-нибудь тащить, голодных ребят кормить.
Лыняев. Вас не учили?
Горецкий. Как не учить! Ведь учить у нас — значит бить; так учили и дома, и посторонние, кому не лень было. Особенно пьяные приказные по улицам, бывало, так и ловят мальчишек за вихры, это для них первое удовольствие.
Лыняев. Вы говорили, что вас большая семья была, куда ж все делись?
Горецкий. Все в люди вышли: один брат — ученый, в фершела вышел, да далеко угнали, на Аландские острова; один был в аптеке в мальчиках, да выучился по-немецки, так теперь в кондукторах до немецкой границы ездит; один в Москве у живописца краски трет; которые в писарях у становых да у квартальных; двое в суфлерах ходят по городам; один на телеграфе где-то за Саратовом; а то один в Ростове-на-Дону под греческой фамилией табаком торгует; я вот в землемеры вышел. Да много нас, всякого звания есть.
Лыняев. Вас любопытно послушать. Вы уж прямо ко мне отсюда. Я вас с собой возьму.
Горецкий. Хорошо-с. Я вас в конторе подожду. До свидания, Глафира Алексеевна! (Уходит.)
Явление восьмое
Лыняев, Глафира.
Глафира. Ну, довольны вы?
Лыняев. Не могу выразить, как я вам благодарен. Я так рад, что готов прыгать и плясать, как ребенок.
Глафира. Ребенком быть нехорошо, будьте лучше юношей.
Лыняев. Как же это?
Глафира. Сдержите свое слово!
Лыняев. Какое?
Глафира. А любезничать со мной.
Лыняев. Неловок я, Глафира Алексеевна, что вам за радость, чтоб я, в мои лета, шута разыгрывал!
Глафира. Ну, хоть немного, слегка.
Лыняев. Ну, как же любезничать? Прикажете хвалить ваши глазки?
Глафира. Нет, это глупо.
Лыняев. Или по-русски, как парни с девками любезничают, — те очень просто, без церемонии.
Глафира. А это уж слишком. Впрочем, все-таки лучше, чем говорить пошлости. Эко горе ваше! Любезничать не умеете, а любезничать надо. Ну, да не беспокойтесь, я вам помогу. Закутайтесь пледом, заткните уши ватой, а то сыро стало! Вот так. (Одевает Лыняева пледом.)
Лыняев. Благодарю вас.
Глафира. Теперь скажите: неужели вы в жизни не любили никого?
Лыняев. Как не любить!
Глафира. Вы говорили что-нибудь с предметом вашей страсти?
Лыняев. Много говорил, но я тогда был молод.
Глафира. Ну, так вспомните теперь, что вы говорили.
Лыняев. Это нетрудно. Я говорил одной блондинке, что наши души, еще до появления на земле, были родные, что они носились вместе по необъятной вселенной, порхали, как бабочки, в лучах месяца.
Глафира. Ну, а другой что вы говорили?
Лыняев. А другой, брюнетке, я говорил, что найму ей великолепную дачу, куплю пару вороных рысаков.
Глафира. Это вот хорошо, мне этот разговор больше нравится. Вот и продолжайте в этом духе.
Лыняев. Я обещал ей горы золотые, говорил, что не могу жить без нее, хотел застрелиться, утопиться.
Глафира. А она что ж?
Лыняев. А она говорила: «Зачем вам стреляться или топиться? Женитесь, вот и не об чем вам больше беспокоиться». Нет, говорю, мой ангел, это для меня хуже, чем утопиться. «Ну, так, говорит, утопитесь, потому что я огорчать мамашу и родных своих не хочу».
Глафира. Да она была бедная девушка?
Лыняев. Бедная.
Глафира. Так глупа.
Лыняев. А вы что ж бы сделали на ее месте?
Глафира. Я бы вам противоречить ни в чем не стала, я бы взяла и дачу, и рысаков, и деньги — и все-таки вы бы женились на мне.
