— Что это? — спросили зодчие Коринфа, растолкав юношу.

— Капитель, — еле слышно проговорил Поликлет.

— Он бредит! — испугался один.

— Иди домой, Поликлет. Мать плачет по тебе, а отец послал нас на розыски. И брось, оставь здесь это странное изваянье!

— Это капитель, что будет украшать колонны будущих храмов и дворцов! — воскликнул юноша.

— Ты бредишь!

— Он безумец! Богиня обмана Ата отобрала у него разум!

— Это капитель! — в исступлении воскликнул Поликлет и, с трудом подняв изваянье, возложил его на секцию будущей колонны. — Смотрите!

И когда капитель слилась с колонной, все увидели нечто необычное. Вместо прямоугольных, сухих линий, традиционно наплывающих одна на другую, взору предстало зрелище, очаровательное в своей легкости, свежести и красоте. Колонна казалась теперь не неодушевленным камнем, а стволом живого дерева, выбросившим листья жизни навстречу солнцу.

— Это прекрасно, Поликлет! Но боги тебя накажут за отступничество!

— Зевс покарает тебя своими стрелами!

— Пусть! На то его воля. Но я буду возводить над колоннами эти капители.

— Зевс испепелит их!

— Нет! — Поликлет улыбнулся, погладил израненными ладонями мраморные листья и страстно прошептал. — Это сильнее Зевса. Это — жизнь!

…Поликлет родился среди зеленых холмов Пелопоннеса.

Коринфский стиль рожден им в Коринфе.

Вот сейчас мадам Каллерой заплатит за проезд по мосту через канал, и мы навсегда покинем Пелопоннес. Впереди еще будет мыс Сунион с одиноким храмом Посейдона на обрывистом берегу, будет последнее купанье в ноябрьском, но теплом море, а позади, наверно уж навсегда в нашей жизни, остались незабвенные исторические древние города. Еще долго буду вспоминать театр в Эпидавре, сооруженный под открытым небом Поликлетом, с поразительной акустикой: шепот со сцены слышен в пятидесятом ряду. Может, скажу кому-то при случае, что мне довелось прикоснуться пальцем к каменным плитам, на которых выбита по-гречески клятва Гиппократа. А бывая за границей и слушая рассказы гидов о старых замках и прочих сооружениях из давней давности, невольно улыбнешься, вспомнив каменный мост в Микенах, которому три с лишним тысячи лет. Не забудется высокая гора, на которую мадам Каллерой мужественно взобралась одной из первых и показала развалины дворца царя Агамемнона, героя Троянской войны. Она показала, где была спальня и ванная комната, из которой после возвращенья с войны вышел Агамемнон в надежде на долгое царствование и отдых, но жена накрыла его простыней и убила…

«Ох, уж эти гречанки!..» — подумал я не без тревоги: впереди у меня были Афины.

На улицах греческой столицы за день скапливается непривычно много мусора, похоже, каждый житель считает своим долгом бросить на панель окурок, бумагу, обертки конфет… Однако к рассвету весь город преображается, улицы становятся чистыми, готовыми к дневному истязанью. Самым удивительным казалось мне отсутствие каких-либо специальных машин, убиравших город, — ни следов их, ни шума, кроме рева транзитных грузовиков, но каждое утро будто древние боги посылали с Олимпа в Афины своих верных слуг и те крылами-опахалами выметали улицы. «Загадка!» — думалось мне.

Я стоял на балконе и смотрел вниз, в затемненное ущелье улицы, на поток машин, и ждал, когда зайдет за мной мой костромской друг, чтобы вместе спуститься в небольшой холл второго этажа, где назначалась встреча с писателями Афин. Вскоре потянуло в затылок сквозняком через отворенную дверь балкона, и я понял, что он пришел.

— Пора! — позвал он из глубины номера, но, поскольку я окостенело стоял, навалившись на решетку, он тоже вышел.

— Минутку, Слава, сейчас… Как называется эта гора? — спросил я, кивнув на высокую гору среди города.

Он достал блокнот и прочитал:

— Гора Ликабет. Триста пятьдесят метров. Церковь святого Георгия.

На самой вершине оснеженной льдинкой белело крохотное зданье церкви.

— Оттуда виден, пожалуй, Пирей и море, да и весь город как на ладони. Надо бы подняться туда.

— Сегодня и подымемся! — бодро ответил он.

Я посмотрел в его умное задумчивое лицо и тут же захотел поведать ему о моей таинственной встрече, но подробности я мог узнать только вечером и смолчал.

— Ты что-нибудь ждешь от этой встречи? — вдруг спросил он.

— От какой? А! С писателями? Что можно ждать от такой встречи? Ощупаем друг друга на расстоянии вытянутой руки — вот и все. Я не знаток их литературы, как, видимо, и они — нашей, но какие-то общие болевые вопросы найдутся, думаю.

— Надо расспрашивать просто о жизни.

— Пожалуй.

Мы направились к лифту.

Встреча получилась довольно сумбурной. За кофе, в сигаретном дыму переводчицы шли нарасхват. Мадам Каллерой «перетакивала» нам не только с греческого, но и с английского, если наша переводчица не успевала. Надо сказать, что кое-где узелки разговоров затягивались неплохо. Писатели не разбредались, а плотными группами нависали над переводчиками, отчего полутемный холл казался таинственной комнатой заговоров. Давно уже пролетел час отведенного времени, но это мало кого заботило. Мне хотелось поговорить лишь с одним человеком — Цзавеллисом, автором сценария и режиссером одного из самых ярких греческих фильмов, вышедших вскоре после войны, — «Фальшивая монета». Вскоре удалось оттереть его от плотного клубка писателей вместе с мадам Каллерой. Не имело смысла задавать писателю вопрос о том, почему-де он не дал больше фильма на таком же высоком социально-нравственном уровне. Это было понятно и так. Ведь такие произведенья рождаются после крупных трагедий, какой была война и для Греции, а после войны, как после грозы в озонированном воздухе, национальное самосознание обретало силу. А потом… Потом была диктатура. Поэтому я ограничился тем, что искренне похвалил его старый фильм, и дальше разговор пошел о том, как издают и продают книги в Греции. Мне вспомнились книжные магазины, в которые я заходил еще в первый день в Афинах. Там почти не было детских книг.

— Скажите, Иоргас, это действительно так, что мало пишется книг для детей, или я заходил не в те магазины?

— Да, книг для детей пишется очень мало и мало издается.

— Почему? Ведь не секрет, что книга — первый воспитатель маленького человека.

— И большого тоже.

— Согласен.

— Однако первым воспитателем у нас считается церковь.

— Понимаю, но разве книга мешает церкви воспитывать человека и гражданина?

— Если это хорошая книга, — покачал головой Иоргас.

— Возможно, в Греции слабая печатная база? Или нет заинтересованных серьезных писателей, понимающих важность проблемы? Мне это непонятно.

— Если книга хорошо идет на рынке, для нее находится и бумага, и печатная база. Предприниматели отпечатают ее даже на Марсе! А детские книги… Их, как ни странно, мало покупают у нас.

Теперь стало видно, что знаменитый литератор и режиссер был удручен беседой. Он как-то сник и стал казаться еще ниже, будучи и без того небольшого роста.

— Простите. Последний вопрос: не потому ли мало покупают детских книг, что плохи дела с грамотностью?

— Не только это, дорогой друг… Вам этого не понять…

— И все же?

— Нашим детям некогда читать.

Он покачал головой, потом повернулся в одну, затем в другую сторону, отыскивая брешь в плотном кругу окруживших его, и направился к лестнице. Мне показалось, что он поторопился к урне бросить окурок, но Иоргас Цзавеллис уходил.

Мои сотоварищи тотчас направились к другой группе. Мы остались с мадам Каллерой, и она воспользовалась паузой:

— Вы не передумали?

— Нет, не передумал. Интересуюсь: где будет встреча?

— В одном доме.

— Как я найду его?

— Я вас отвезу. Приходите в сквер около гостиницы.

— Когда?

— Завтра после обеда. В три часа, — уточнила она, — если удобно.

Я согласно наклонил голову.

Ее уже звали. Она приняла от официантки на ходу чашку кофе и направилась переводить.