– Моя подружка Никки [Макклюр] тогда уже жила здесь, – продолжает Иэн. – Ей жутко нравилась рок-музыка, как и мне. Мы обожали «U-Men»[58]. Мне очень нравились «Melvins» и «Sonic Youth», все эти тяжелые группы. Брюс подсадил нас на «Beat Happening», и в школе мы стали переписываться с Кэлвином. Именно так мы узнали о «The Go Team» [группа Кэлвина и Тоби] и таких сборниках, как «Let’s Together» и «Let’s Kiss»[59]…

Я: Кэлвин писал вам письма?

– О да, он нам отвечал – или это Кэндис писала, от его лица, – смеется Иэн. – В те дни они нам всегда отвечали – на маленьких бланках, на которых был штамп «К».

Я: Что вам нравилось в «К»?

– Сам подход «сделай сам» нам очень импонировал. Было в рок-группах Олимпии нечто такое, что делало их более привлекательными по сравнению с группами из Сиэтла. Даже «Earth», которую принято считать командой из Сиэтла, были на самом деле из Олимпии. «Earth» служила квинтэссенцией эстетики Олимпии, даже больше, чем «Nirvana». На самом деле, «Nirvana», «Earth» и «Beat Happening» – это практически одна и та же группа; о таланте в плане техники говорить не приходится. Все это – грубое, неотшлифованное выражение эмоций.

Многие считают «Earth» одной из лучших групп. Она играла музыку первобытную, экстремальную, минималистичную и – ГРОМКУЮ. До ужаса. Пробирающую до костей. В середине 90-х «Earth» давала в Англии концерт в составе Дилана Карлсона и Иэна Диксона. За пять минут до начала концерта Дилан подошел к усилителю, включил его и поставил рядом гитару – вскоре аппарат начал жутко фонить. Дилан сел среди публики. Через 45 минут он выключил усилитель – концерт окончен.

Музыка в Сиэтле была больше заряжена тестостероном…

– Это практически противостояние рабочего и среднего классов, – говорит Иэн. – Сиэтл был более рабочим городом. Все здесь сводилось к пиву, наркоте и… металлу. «U-Men» восполнили этот пробел, потому что на них повлияли «Scratch Acid»[60] и «Live Skull»[61] и прочие арт-рок команды. Но большинство групп в Сиэтле играли либо прямолинейный хардкор, либо беспримесный металл. В Олимпии – делали более экспериментальную музыку. Даже плохие группы могли оказаться интересны. Приходишь на концерт и думаешь: «О боже, что они творят?» Кэлвин имел огромное влияние. Если вам не была близка эта эстетика, вам нечего было там делать.

Я: А что это была за эстетика?

– Эстетика группы «The Go Team», – отвечает Иэн. – Я играю песню, затем беру другой инструмент и играю следующую песню. Все играют на всем. Все должны играть на всем. Ты должен сыграть на другом инструменте – прямо сейчас. Хорошо или плохо – не важно. Ты должен выразить себя – каков бы ты ни был.

– «The Go Team» – это четыре человека, которые дрались за место в глубине сцены, – смеется музыкант из Олимпии Эл Ларсен[62].

«Мое понимание музыки целиком опирается на понятие вовлеченности, – объяснял Кэлвин культовому английскому журналу „Кейрлесс ток костс лесс“. – Делать вещи доступными, делать вещи открытыми. Я не говорю „играй на своем инструменте плохо“ – а мои слова именно так часто и передают. Но я имел в виду, что выражение эмоции важнее, чем технические навыки».

В 1985 году я влюбился в «Beat Happening» – из-за голоса Хизер. Из-за ее голоса и картинки на их первом альбоме: кошка на космическом корабле! В группе играли Хизер, Кэлвин и Брет – не было бас-гитары, не было инструментов, четко закрепленных за музыкантами, не было фамилий. Грег Сейдж вмешивался редко. Это по мне. Я всегда ненавидел ненужные шумы, особенно неоправданное использование ударных. В середине 80-х я выходил на сцену и пел а капелла – или с минимальным аккомпанементом – и чувствовал себя фриком[63]. Было приятно знать, что люди, живущие так далеко от меня, делают музыку, настолько близкую мне.

Глубокий голос Кэлвина и минималистичная манеры игры на гитаре Брета напомнили мне ранних «Cramps». Музыка «Beat Happening» имела очень строгую структуру, которая была одновременно стилизованной и прямой. Многие ошибочно принимали их детскую образность, напоминающую Ричарда Бротигана[64], и сухой юмор за наивность: Курт Кобейн говорил, что он вытатуировал на руке логотип «К» (щит вокруг буквы «К»), потому что это «должно было напоминать о том, что необходимо оставаться ребенком». Тем не менее ничего наивного в способности Кэлвина манипулировать людьми не было. «Beat Happening» шли поперек всех традиций: их музыка была поистине революционной – на поверхности их творчество было очень невинно, хотя на самом деле это было совсем не так. Детские мечты часто имеют темные стороны.

Кэлвин один из трех самых мощных живых исполнителей, которых я видел за всю жизнь[65]. Он напоминает мне Джонни Роттена – у него тот же безумный, сверлящий взгляд, и он тоже стращает публику своей манерой подходить слишком близко. Именно из-за этой манеры его однажды вырубили на разогреве у «Fugazi» – кто-то запустил ему в голову пепельницей.

– Что думает человек, когда первый раз слышит психоделический джаз? – спрашивает Слим Мун. – Он думает: «Это не музыка». То же самое произошло со мной, когда я впервые услышал «Beat Happening». Они были настолько минималистичны, что я подумал: «Им, наверное, лет по двенадцать, они ни черта не понимают, небось только сегодня написали эти песни». Я был реально возмущен. Но моей первой купленной инди-пластинкой стала «Our Secret» [7-дюймовая пластинка «Beat Happening»]. Я пришел в «Fallout Records» [Олимпия] и сказал: «Посоветуйте, что мне купить». Брюс Пэвитт [будущий глава «Sub Pop»], который тогда там работал, предложил мне этот сингл. Мне очень понравилась эта песня Кэлвина. Это было похоже на музыку. Но у меня все равно не укладывалось в голове, что это и есть та отвратительная группа. Когда я в следующий раз был на концерте «Beat Happening», я понял, что у них нет басиста. Тогда я стал понимать язык, на котором они разговаривали, стал понимать их.

– У «Beat Happening» было два лица, – говорит Марк Арм. – Лицо Хизер и лицо Кэлвина. На их концертах было весело, классно, но иногда они могли просто бесить – в зависимости от того, что вы за человек. Люди иногда уходили в страшном раздражении.

Я: Как вы считаете, Кэлвин имел большое влияние на Курта?

– Я уверен в этом, – отвечает вокалист «Mudhoney».

Я: В чем это проявлялось?

– Его татуировка «К», любовь к Дэниелу Джонстону[66] и «The Raincoats».

Я: Как вы думаете, повлиял ли Кэлвин на Курта как на личность?

– Не знаю. Курт был очень замкнутым. Мы с ним тусовались как два крайних интроверта.

– Я считаю, что аутсайдерство кардинально изменило мою жизнь и укрепило меня в собственных идеях, – говорит Кэлвин. – Суть конфликта не в том, чтобы показать, насколько я круче других людей; я противостою их праву исключить меня, сделать аутсайдером. Я не хочу сказать: «Я крут и могу над вами издеваться, как хочу». Я говорю: «Я делаю то, что хочу. Почему это вас бесит?»

Живя в «лачуге», Курт подпал под влияние Олимпии. Он ездил туда вместе с «Melvins», выполняя – бесплатно – функции их роуди; он носил усилитель Базза, когда те выступали в одном из крошечных районных панк-клубов столицы штата.

Андеграунд в Абердине был очень немногочисленным сообществом; когда Крист в конце концов согласился начать репетировать с Куртом – год спустя после записи кассеты «Fecal Matter», – практически все, кто ходил с длинными волосами, появлялись у них во время репетиций (репетировали они в пустой квартире над парикмахерским салоном мамы Криста). Больше идти было некуда. Кроме них в группе играл еще «какой-то чувак» на барабанах – Боб Макфадден; у них был дешевый микрофон и потрепанный гитарный усилитель – Крист отдал свой Мэтту Люкину, когда тот внес за него залог: Криста посадили после стычки с какими-то гопниками на парковке. Крист и Курт не любили тех, кто околачивался рядом с ними: они пренебрежительно называли их «Haircut 100 Club» – по имени легковесной английской поп-группы того времени.