— Как полмарсос, замполит? — поинтересовался начальник штаба. Давно уже должность Бердникова называлось совсем по-другому, пройдя целый ряд скоропалительных и не прижившихся названий, да и такого понятия — политико-моральное состояние — тоже уже не существовало в руководящих документах. Однако Тихову — и Бердников прекрасно знал это — все эти «формы для проформы» были «по барабану». Поэтому он и ответил в тон ему:

— На высидуре! — что когда-то означало: «На высоком идейном уровне!». Теперь такого уровня не требовалось, с идеями, опять же, давно было худо. Или их просто не было, или, если были, то какие-то не совсем те…

— Молодец! Грамотно отвечаешь! — благосклонно отметил Константин Александрович Тихов, проходя на ходовой, ловко лавируя между приборными ящиками, уверенно попадая в такт качке.

— Бумажки-то в порядке? А то в базу придем, людоведы нагрянут — враз загрызут! Им-то шторма пофигу! — Тихов не больно жаловал былые политотделы, и не верил, что они изменились.

— Не так страшен черт, как его малюют! — беспечно отмахнулся Бердников.

— Ага, Бог не выдаст — партком не съест! — припомнил Константин Тихов поговорку из своей боевой молодости.

Готовились в боевой части к морю на совесть, но волны уже который час вовсю лупили в лоб по пусковой, по РБУ, тяжело прокатывались по торпедным аппаратам. Поэтому Крутовский решил подстраховаться, и осторожно проверить, как его матчасть и люди выдерживают этот шторм. Мало ли…

Вдруг что-то грохнуло наверху, рев ветра и волн стал слышнее. На палубе послышался звук быстрых шагов.

— Вот ведь черт! Кто-то все же вылез на палубу! — крикнул Андрей и метнулся по трапу. — Палыч! За мной! — и два прыжка преодолел ступени крутого трапа.

— Сейчас поймаю — убью! — многообещающе зарычал Егоркин устремляясь за своим командиром, а про себя молился: «Только бы не смыло обормота, только бы успеть!». Он еще не знал, кто это будет, но очень хорошо представлял, что творится на палубе. Он за себя не переживал — попадая в передряги, он, конечно, боялся — но уже потом, многократно переживая случившееся. В опасности — как в бою, как в драке — лучше довериться инстинктам. Тело само сделает то, что должно! Будешь долго думать — все только хуже обойдется.

Тут корабль накренился на левый борт, Егоркин врезался боком в какой-то прибор, тупая боль прошла молнией через все тело. Он вцепился в поручни трапа и когда, перестав взбираться на очередную волну. «Бесшабашный» тяжело ухнул носом в бездну, он вымахнул в тамбур. Ветер злорадно выл. Дверь была приоткрыта. В ее проеме Палыч увидел, как у торпедного аппарата, погрузившись в волну, барахтается матрос, а Крутовский одной рукой держит его за воротник робы, другой сжимает «гусак» пожарного гидранта из последних сил.

Раздумывать было некогда! В тамбуре были сложены страховочные пояса, бросательные концы шкафутовой швартовой команды. За спиной Егоркин скорее почувствовал, чем увидел двух моряков. Распутать бросательный — дело двух секунд, два движения — петля готова и надета на грудь, второй конец брошен матросам.

— Вяжите быстрей и держите крепче! — бросил он им. Корабль взбирался на гребень волны, вода скатилась к корме, обнажив палубу. Следующая волна станет последней для Крутовского и матроса, которые только начали приподниматься с торпедной палубы.

— И-э-э-х! — подбадривая себя, лихо закричал Егоркин, рванувшись к ним. Подхватив Крутовского, который тоже захватил его за бросательный конец, он рванул на себя и невероятным усилием оторвал от палубы ошалевшего, насквозь мокрого матроса.

«Бесшабашный» стал сваливаться в разинутую пасть взбесившегося моря, в очередной раз разверзнувшейся у него под форштевнем. А вот теперь это было на руку! Только бы в дверь сразу попасть! — зуммерила лишь одна мысль в голове у Палыча. Они огромным комом успели влететь в дверь, тут же подхваченные крепкими руками матросов и каким-то чудом оказавшегося тут Петрюка. За ними захлопнули дверь и завернули запор кремальеры. И тут грохнула волна и зашипела от злости, змеясь по палубе! Крутовскому натурально послышался удаляющийся в море злорадный, жуткий хохот…

Можно было перевести дух… тут Крутовский, наконец, разглядел того, кого до сих пор сжимал мертвой хваткой. Это был тот самый рыжий, конопатый матрос, заступавшийся за «годков» на камбузе.

— Фоксин! Ты! Какого черта потерял на верхней палубе?! — взревел Крутовский.

— Да я тебя сейчас в гальюн, всего как тряпку, выжму, мокрая ты курица! — вторил ему Егоркин, еще не остывший от приключения.

Никто и не думал слушать его какие-то глупые и слабые оправдания. Передав перепуганного рыжего старшине Степану Яшкину и наскоро проинструктировав того, Егоркин переключился на Крутовского. Рукав его кителя был разорван обо что-то острое, по руке текла кровь, сам он вымок до единой нитки, но в горячке нервного напряжения еще ничего не чувствовал.

— Ф-ф-у, однако — облегченно вздохнул Палыч. — Пусть этот рыжий щенок запомнит этот день, как свой второй день рождения! Да и вы — тоже! — обратился мичман к Андрею.

Спустились в амбулаторию, где доктор уже осматривал рыжего «героя дня», как следует измазав его йодом и зеленкой. Рядом стоял Яшкин, готовый прийти на помощь. Но его заметно мутило — и от шторма, и от запаха лекарств.

На снежно-белой переборке — лаковая картина. Между прочим, работы самого Крутовского, и подаренная им же Арсению на день рождения. На этой картине была известная медицинская эмблема, в просторечье известная как: «Тёща ест мороженное». Теща, конечно, была замаскирована под породистую изящную кобру, наклонившуюся над чашей. В золотистой чаше-«креманке» виднелись разноцветные шарики пломбира… недурно, остроумно… автор самолюбиво, одобрительно хмыкнул. «А что? А очень даже ничего! Со вкусом все в порядке. Да и где-то оригинально! Академическая техника присутствует, опять же… Он тайком вздохнул — чего бы они понимали, критики-то? Легко обидеть художника, когда у критика звезд больше — припомнив пренебрежение Караева к его работе, заключил Андрей.

— Как он? — поинтересовался Крутовский, кривясь от боли и снимая китель, кивнув в сторону рыжего Фоксина.

— А, ерунда! — пренебрежительно отмахнулся корабельный врач, через пару дней и царапин не останется. Вот только впечатлений ему надолго хватит!

— Впечатления ему пригодятся на всю его жизнь, а вот пару синяков я бы ему все же добавил! До комплекта! А то ему явно чего-то не хватает! — задумчиво-сожалеюще протянул Егоркин. Рыжий испуганно сжался.

— Бросьте, Александр Павлович! — доктор попытался грудью прикрыть матроса.

— Да успокойся ты, доктор! — устало заметил Крутовский, потихоньку приходя в себя. — Уж если Палыч не пришиб его на палубе или в тамбуре — значит, больше не тронет!

— На этот раз! — согласился Егоркин, тоже освобождаясь от мокрой одежды, готовясь к осмотру. — Я его просто спросить хочу: этот балбес понял-то, что его сейчас с того света достали?

— Ему нечем понять, всю думалку его волной о палубу обстукало! — поставил диагноз Петрюк, заговорщицки подмигивая Палычу.

— А что Крутовский? — прицепился тот к доктору.

В этот самый момент Андрей зашипел, как разорванный шланг высокого давления — доктор обработал йодом края раны, из которой сочилась темная, тягучая кровь. — Ты бы, Эскулап хренов… твою дивизию… хоть бы предупредил, как в рану йодом лезешь, а то я чуть не… в штаны! — выругался Крутовский, у которого выступили слезы — так здорово щипало!