Третий раз корабль ошвартовался лихо, красиво и даже где-то — легко.

— Как на картинке! — наконец, прервал свое молчание Тихов. — Молодец, Крутовский!

— Не многим хуже меня! — похвалил и Караев, обычно не больно-то щедрый на похвалу. — Замечания потом разберем, сам, видно, понял, что к чему! А в целом — неплохо! — заключил командир.

На палубе уже вовсю распоряжался старпом. Моряки ставили трап, заводили дополнительные концы, приводили в порядок шпили и швартовные устройства.

На борт поднялись комбриг и Громяковский, приняли доклад командира. И вот тут уже разрешили подняться на борт встречающим. Караев незаметно подозвал к себе Нетребко и тихо сказал: — Давай. Михаил Васильевич, готовьте с Петрюком «натриморд»[44] у меня в салоне, и личному составу — праздничный обед. Офицеры, по возможности на берег сойдут… а впрочем… Аппетит после трех дней шторма будет зверский! Выдержат его твои запасы-то?

— Обижаете, товарищ командир! — делано возмутился помощник по снабжению. — Все уже давно сделано! А насчет запасов — так не первый и не последний день служим! — хвастливо сказал офицер и довольным жестом разгладил свои черные усы.

Тихов прислушивался к веселой суете, краем глаза наблюдал за молодыми офицерами и мичманами, и чувствовал себя каким-то лишним на этой радостной встрече. Он вспоминал, когда его раньше тоже радовали и возбуждали такие моменты… И где-то завидовал! «Да, утратил я уже, видно, «вкус халвы»! Вернется ли он еще в этой жизни? — устало подумал он.

Известие о том, что за ним давно уже из дивизии выслана машина, не вызвала у него никакой реакции. «Ну, часом раньше, ну, часом позже — в пустую квартиру, где даже кошка не ждет? Соседям отдал, чтобы с голоду не спятила! Завалиться, что ли, к кому из друзей, без предупреждения?» — обдумывал он варианты. Тихов, по обыкновению, открыл было рот, заготовил ругательства и… закрыл, вспомнив про женщин и детей. «Одичал в «мужчинском» обществе-то!» — нашел удобную причину утраченного самоконтроля Тихов, и обреченно потопал в каюту командира, где его точно ждали, и где-то даже были рады. «Натриморд»-то, дастархан, наверное уже накрыт, стаканчики вспотели от замерзшей водки… а почему бы и нет? Дело сделано — вроде как и магарыч с командира! — пошутил начальник штаба, входя в салон Караева.

К Крутовскому подошел улыбающийся Журков, закончивший со швартовкой на юте.

— Класс! — сказал он восхищенно и протянул руку. — Поздравляю! С тебя — простава! Не каждый раз швартуешься на глазах у восторженных женщин!

— Само собой! Когда за мной пропадало? — пожал плечами Андрей. «В сущности Журков не плохой мужик!» — подумал он благодушно и решил отложить планы мщения «на потом».

— А у меня бы получилось не хуже! — ревниво вставил Журков.

— Нет, ты, все-таки, зануда, и — зараза! — заключил механик, одетый в привычный комбинезон, с неразлучной ветошью в руках. В кармане торчал гаечный ключ — сам Балаев как-то уверял, что с ним ему легче думается над инженерными проблемами.

— «Каждый мнит себя стратегом, видя бой со стороны!»[45] — тоже заступился за Крутовского Меркурьев, заодно «уев» самого артиллериста, известного своей вредностью: — Товарищ Журков! Я считаю, что на юте швартовой команде еще есть чем заняться! Проследите, пожалуйста! — сказал старпом, надавив на «пожалуйста».

— Да ладно вам, уже и пошутить нельзя! — ответил Журков и недовольно потащился на ют, к своим пушкам.

На причале уже стоял Сурков и его приятели — молодые офицеры с соседних кораблей. Он, размахивая руками, как сельский ветряк, рассказывал им, какой был шторм, и какие волны, иногда кивая в сторону своего «бычка».

Егоркин, Петрюк и Гузиков стояли под руки со своими женами и о чем-то мирно беседовали. Крутовский учтиво поздоровался с женщинами. Его жены не оказалось — угораздило уехать с подругами в «Большую деревню» за покупками именно в этот день. Да и кто мог знать заранее — не боевая же служба, а просто рядовой выход! Просто поход!

— Вот теперь, товарищ капитан-лейтенант, можно и о планах на ближайшее будущее поговорить! — сказал Егоркин, намекая на разговор в главной базе.

— А! — устало махнул рукой Андрей. — Сегодня на борту — я! Так что — счастливого отдыха!

— А кого я вижу! — сказал замкомбрига Громяковский, протягивая руку для приветствия и хлопнув по плечу. Андрей зашипел от неожиданной боли.

— Ох, извини! Честно, я забыл, что ты тут подвиги совершаешь! Конечно, «чайник» тебе, с одной стороны, начистить бы надо — но только за то, что не доложил. А с другой, вот что за матросом кинулся — молодец, да и по другому поступить тебе же думать было просто некогда! Наградить бы следовало!

— Ага, уже заложили? Скорость стука, как скорость звука? У нас лучшая награда — это когда тебя прилюдно не изодрали!

— Да, любишь ты свое командование — сразу видно! — согласился Громяковский. — Ну почему сразу — заложили? Доложили вот! И не то, чтобы прямо сразу. А только — сейчас, и с восхищением и тихой завистью! — сказал замкобрига и поспешил к другим офицерам.

Удивленно покачивая головой, флегматичный механик стоял у борта, внимательно рассматривая ободранный штормом, прямо до рыжего сурика, борт, погнутые леера, сорванную с кильблоков и лежащую на боку шлюпку, которая лишь чудом не улетела в море в разгар шторма. К Балаеву подошли мичмана, и Петрюк тихо присвистнул:

— Ну ни фига себе! Однако…

— Ну и как ваш поход за подвигами и приключениями? — ехидно поинтересовалась у Егоркина его жена, Светлана.

— Ну почему сразу — за подвигами и приключениями? Просто — поход! — тоже сказал, недоуменно пожав плечами Палыч. Заметив рыжего Фоксина, который вдохновенно врал о своих подвигах таким же зеленым матросикам, он улыбнулся. «Оморячились, салаги!» — насмешливо подумал мичман. А вслух опять сказал:

— Да, Светочка, закончен еще один, и, всего лишь, просто поход!