Кровопролитные события 27–28 февраля 1989 года в Каракасе и городках-спутниках вошли в историю страны под названием «Каракасо» (Caracazo). Они совпали с болезнью Чавеса. Врач Мирафлореса обнаружил у него ветрянку: «Ты заразишь здесь всех, включая президента. Отправляйся домой и лечись!» Когда события приобрели особую остроту, — счёт пошёл на сотни убитых, — Уго вернулся в Мирафлорес, но его вновь отправили домой: «Не распространяй болезнь!» Народный бунт был подавлен. События «Каракасо» показали, что власть в стране висит на волоске. Требовался ещё один решительный толчок, и коррумпированный, насквозь прогнивший режим развалился бы как карточный домик. Заговорщицкие планы военных приобрели второе дыхание.

Уго по-прежнему встречался с Эрмой, продолжая жить на два дома. Ритм их жизни был напряжённым. Конспиративная работа вступила в решающую фазу. На Эрму было возложено множество обязанностей. Надо ли говорить, что именно она готовила дискуссионные материалы для всех съездов «MBR-200». А её «нештатная должность» личного водителя Чавеса? После очередного нелегального совещания Эрма садилась за руль, чтобы в дороге Уго мог выспаться и не опоздать на службу. Ночные маршруты были самые разные: из Маракайбо в Маракай, из Баркисимето в Каракас, из Сьюдад-Боливара в Куману. Объём работы в «MBR-200» у неё был такой, что приходилось использовать несколько псевдонимов: Анабелья, Лихия, Педро Луис или Педро. Уго и самые близкие друзья называли её Команданте Педро.

В 1990 году на территории Форта Тьюна, где располагаются части столичного гарнизона и министерство обороны, произошёл странный, возможно, спровоцированный военной контрразведкой, эпизод «неповиновения». Некий полковник вывел свою танковую часть из ангаров, чтобы блокировать министерство обороны. Завершить операцию ему не дали, но сама акция породила множество противоречивых 97 слухов. Кто стоит за ней? Кому выгодна такая демонстрация силы? Подозрения пали на Чавеса, имя которого уже давно фигурировало в многочисленных «тайных донесениях». От комиссии по расследованию, составленной из генералов, Уго пощады не ждал. Но держался стойко, понимая, что каких-либо доказательств его вины у них нет. Когда в высоких кабинетах решалась судьба Чавеса, всё тот же добрый ангел Хесус Кармона поддержал его, заявив, что обвинения в «заговорщицких намерениях» и прочих грехах не имеют основания. Он добавил также, что такого же мнения придерживается президент Перес. Это стало решающим аргументом.

Генералы из комиссии доказательств не нашли, но «по совокупности претензий» выдворили Чавеса из столицы в Матурин. Чтобы реабилитировать себя в глазах начальства, Уго, помимо исполнения рутинных обязанностей, продолжал заниматься наукой в заочной аспирантуре на кафедре политологии в столичном университете «Симон Боливар»(Свою научную работу Чавес защитить не успел из-за событий 4 февраля 1992 года — попытки «MBR-200» захватить власть вооружённым путём.).

В начале 1991 года Чавес сказал Эрме, что очень хочет, чтобы она родила ему ребёнка. Для неё вопрос о детях был закрытым: у неё есть двое детей, они требуют внимания, родить третьего означало бы сильно осложнить себе жизнь. За всё время их отношений Уго впервые заговорил о ребёнке. Временами Эрме даже казалось, что их интимная жизнь была всего лишь приложением к конспиративной работе.

Размышляя позднее об этом неожиданном желании Уго, Эрма пришла к выводу, что он «предчувствовал приближавшийся конец их связи», не хотел этого и надеялся, что ребёнок символически скрепит их союз. Против настойчивости Уго трудно было устоять. Эрма забеременела, но через полтора месяца из-за нервных перегрузок и постоянно возникавших проблем с подготовкой восстания у неё произошёл выкидыш.

О болезненных психологических переживаниях того времени Эрма старается вспоминать как можно реже. Реакцию Чавеса на это печальное событие она описала коротко: «Он тогда говорил, что мы должны попробовать снова, но вооружённое выступление, как снежная глыба, нависло над нами, и ход дальнейших событий предугадать было невозможно».

В августе 1991 года Чавес окончил курсы старшего командного состава и Генштаба в Высшей школе армии(Curso de Comando у Estado Mayor en la Escuela Superior del Ejercito.). Но «распределение» получил в Куману, в региональный отдел провиантской службы армии. «Для меня это было как пощёчина, как ведро холодной воды», — вспоминал Чавес. Истолковал он это «тыловое назначение» как ещё одну попытку не допустить его к командованию полноценным боевым подразделением. В такой же ситуации оказались многие его друзья по «боливарианскому» выпуску академии: недоверие к ним среди генералов сохранялось, их считали главным ядром назревающего переворота. Вручать им мобильные, хорошо вооружённые части было рискованно. Именно так воспринималась в низших и средних армейских кругах эта дискриминация «боливарианского выпуска».

Протестовать против «провиантского варианта» Чавес не стал. Он поступил в распоряжение Генерального управления по снабжению в Каракасе. Шла реорганизация службы, в Куману торопиться не стоило. Он всячески демонстрировал, что равнодушен к тому, куда будет в конечном счёте направлен, и одновременно через надёжных людей зондировал возможность получения должности в столице. Он был уверен, что сроки выступления приближаются. Быть как можно ближе к Мирафлоресу, главной цели атаки в «час D», — вот чего добивался Чавес. Варианты возникали разные, и он, чтобы не показывать своей заинтересованности в столице, говорил, что готов ехать в любое место.

Командиром батальона парашютистов имени полковника Брисеньо в Маракае первоначально был назначен другой офицер, прибывший с курсов подготовки в Соединённых Штатах. Он приступил к приёму имущества, но потом, «устав пересчитывать винтовки и боеприпасы», неожиданно написал рапорт на увольнение «по выслуге лет». Единственным кандидатом на получение батальона оставался к тому времени только Чавес. Поэтому, не слишком охотно, командующий армией Ранхель Рохас с согласия министра обороны Фернандо Очоа Антича подписал приказ. Параллельно были приняты меры для усиления слежки за Чавесом. Военная контрразведка стала засылать в батальон под видом «пополнения» агентов: иногда — офицеров, чаще — сержантов. По словам нового командира батальона, его собственная «контрразведка» их успешно выявляла: «В армии все знают всех, и потому очень редко бывает, что кто-то может кого-то обмануть».

Тем не менее причин для тревоги у Чавеса было много. Особое беспокойство вызывала проблема сохранности оружия: пропажа нескольких винтовок неизбежно вела к разбирательству, суровым обвинениям и унизительным санкциям. Однажды генерал Санчес Пас предупредил Чавеса: «Твой начальник Маричалес готовит тебе ловушку. Пересчитай винтовки, наличие боеприпасов, гранат, потому что у тебя намеренно воруют, а ты представления об этом не имеешь. Маричалес подкупил одного из твоих сержантов и готовит скандал, чтобы отстранить тебя от командования».

Всё подтвердилось. Если бы не превентивные действия Чавеса по разоблачению «заговора в батальоне», он был бы надолго скомпрометирован. Желающих раздуть скандал нашлось бы много. И сюжеты были очевидны: оружие похищается по приказу Чавеса для передачи «левомарксистским» заговорщикам, продаётся колумбийским партизанам, парамилитарес или торговцам наркотиками…

Опасность поджидала повсюду. Даже само назначение в батальон парашютистов, где Чавесу после десятилетнего перерыва снова пришлось вспомнить искусство управления парашютом, уже казалось подозрительным. «Мы даже начали думать, — признавался Уго, — что имелся план ликвидации офицеров-боливарианцев. Скажем, воздушная катастрофа, прыжок с повреждённым парашютом. Поэтому я никогда не прыгал с одним и тем же парашютом. Мой друг Урданета Эрнандес, который является экспертом в этом деле, хорошо представлял возможные угрозы. Всякий раз, когда проходили прыжки, он говорил: смотри хорошо и с тем парашютом, на котором значится твоё имя, никогда не прыгай».