К счастью для Лоу, показания других потерпевших были в его пользу. Все они отмечали его собранность и решительность.

Например, миссис Комптон, у которой на «Титанике» погиб брат, заявила:

— Мужественное поведение мистера Лоу вселяло в нас доверие к нему. Когда я оглядываюсь назад, он представляется мне олицетворением лучших традиций британских моряков. Мистер Лоу хотел остаться вблизи судна, чтобы, когда оно затонет, кому-нибудь помочь. Некоторые из женщин протестовали, а он говорил: «Я не хочу удаляться от «Титаника», но, если вы на этом настаиваете, немного отплывем».

Примерно то же говорили и другие свидетели, и прав оказался полковник Грейси, когда в своей книге о гибели «Титаника» упомянул Лоу: «Нет сомнения, что он не выбирал выражений. Но во всем остальном это был первоклассный офицер, он доказал это тем, что сделал… Я встретил Лоу в Вашингтоне, куда нас обоих вызвали на заседание следственного подкомитета. Я абсолютно уверен, что единственным упреком в его адрес может быть только то, что, стремясь выполнить свои обязанности, он был весьма неразборчив в словах».

Подтверждает эту оценку и заметка, напечатанная в мае 1912 года в американском журнале «Семимансли мэгэзин». Шарлотта Коллир, находившаяся в ту страшную ночь в шлюпке № 14, так описывала события:

«…Чуть дальше мы увидели дверь, которую, видимо, сорвало, когда судно тонуло. На ней лицом вниз лежал маленький японец. К своему ненадежному плоту он привязался веревкой, продев ее в ушки петель. Насколько мы могли судить, он был мертв. Дверь то уходила под воду, то всплывала, через нее перекатывались волны, а он был абсолютно неподвижен. На наши крики он не отвечал. Офицер колебался, стоит ли что-либо предпринимать для его спасения. «Какой смысл, — говорил Лоу, — похоже, он мертв, а если и нет, есть те, кто больше заслуживают быть спасенными, чем этот японец». Он уже развернул шлюпку, но потом вернулся. Японца втащили в шлюпку, одна из женщин принялась растирать ему грудь, а другие согревали руки и ноги. Не успели мы оглянуться, как он открыл глаза, что-то сказал по-японски, увидев, что мы его не понимаем, с большим трудом поднялся на ноги, начал размахивать руками и через пять минут обрел силы… Один из матросов, сидевший рядом с ним, так устал, что едва двигал веслом. Японец потеснил его на лавке, взял весло и усердно греб до той минуты, пока нас не спасли. Я видела, что мистер Лоу следит за ним буквально с открытым ртом. «Боже мой! — шептал он. — Мне стыдно, что я говорил об этом парне. Если бы я мог, я бы спас таких, как он, в шесть раз больше».

Сам Лоу, человек импульсивный, в чрезвычайной и напряженной ситуации действовал очень разумно. Из его показаний в Нью-Йорке:

— Всех пассажиров из нашей шлюпки, их было около пятидесяти, я равномерно распределил по четырем другим. Потом попросил добровольцев вернуться со мной к месту гибели судна. Вот тогда я и обнаружил итальянца. Он сидел на корме шлюпки, и на голове у него был платок. Думаю, что он был одет и в юбку. Я сорвал с него платок и увидел, что это мужчина. Он очень заторопился пересесть в другую шлюпку, тогда я схватил его и швырнул туда.

Сенатор удивленно спросил:

— Вы швырнули его в шлюпку?

— Да, — ответил Лоу искренне, — потому что он и не заслуживал лучшего обращения.

Сенатор Смит задал еще один вопрос:

— Когда вы это делали, вы употребили какие-нибудь резкие выражения?

— Нет, сэр, — ответил Лоу, — я не сказал ему ни слова.

У пятого помощника Гарольда Лоу в ходе нью-йоркского расследования возникли проблемы не только в связи с его лексиконом, которым он якобы пользовался в ту роковую ночь. Было еще и другое. В то время на Соединенные Штаты накатывались волны итальянских переселенцев, и американцы и англичане относились к ним с пренебрежением и подозрительностью. Это нашло отражение и в ходе расследования катастрофы. Почти все свидетели говорили о недостойном поведении пассажиров-итальянцев. Газеты по обоим берегам Атлантики, конечно, не упускали возможности опубликовать такие факты. И Лоу, говоря об итальянцах, считал, что «они походили на диких зверей, готовых к прыжку». Когда была спущена спасательная шлюпка № 14, пассажир, одетый в женскую одежду, оказался именно итальянцем. Терпению итальянского посланника в Вашингтоне, синьора Кузани, пришел конец, и, выслушав от одного из четырех спасшихся офицеров затонувшего судна особенно резкие нападки на своих соотечественников, он разыскал Лоу и выразил ему категорический протест. В ответ Лоу написал заявление, которое было передано следственному подкомитету и подшито к документам:

«Настоящим я отказываюсь от слова «итальянцы» и заменяю его словами «переселенцы, принадлежащие к латинским расам». У меня не было ни малейшего намерения подчеркнуть, что мои слова относятся именно к итальянцам, потому что судить об этих людях я могу только по внешнему виду и цвету кожи, и хотел лишь отметить, что они относились к народам латинской расы. У меня и в мыслях не было оскорбить итальянский народ. Это абсолютная правда, почту за честь огласить приведенное заявление. Г.Г.Лоу».

Но вернемся к событиям в шлюпке № 14 в половине третьего ночи 15 апреля 1912 года. Гарольд Лоу в Нью-Йорке рассказывал:

— Я ждал, пока вопли и крики стихнут и люди устанут, и только тогда посчитал безопасным отправиться к месту, где затонул «Титаник»… Мы подгребли и вытащили четверых. Я не знаю, кто они были, кроме одного, мистера У. Ф. Хойта из Нью-Йорка. Когда мы втащили его в шлюпку, он был уже очень плох. Ему расстегнули воротник, чтобы легче было дышать, но, к несчастью, он умер. Потом мы покинули место гибели судна. Удивительно, но мы не увидели там ни одной женщины.

Матрос первого класса Джозеф Скэрротт давал показания в Лондоне:

— Было темно и тихо, казалось, что тела — это единый клубок. Мы увидели первого человека и втащили его в шлюпку. Это был кто-то из пассажиров. Один из стюардов пытался привести его в сознание: раздел и начал растирать, сгибал и разгибал конечности, но все было напрасно… Когда мы пробирались среди обломков, то увидели другого человека. Я узнал в нем нашего кладовщика. Он стоял на коленях на огромном обломке деревянного трапа и как будто молился и одновременно звал на помощь. Когда мы его увидели, мы находились на расстоянии, как отсюда до стены, но вокруг было столько обломков и тел… Я сожалею, что приходится говорить об этом, но там было больше тел, чем обломков. Нам понадобилось добрых полчаса, чтобы преодолеть это расстояние и добраться до него. Мы не могли грести, приходилось раздвигать трупы, освобождать дорогу и буквально проталкивать шлюпку к этому человеку.

Другой матрос, И. Дж. Були, сообщил в Нью-Йорке:

— В шлюпке № 14 мы направились назад, туда, где затонул «Титаник», и вытащили оставшихся в живых. Мы спасли четверых, все остальные были мертвы. Нескольких мы перевернули, чтобы убедиться, живы ли они еще. Казалось, что никто из них не утонул, они выглядели замерзшими. Спасательные жилеты, которые были на них, держали их на по верхности, но головы были в воде.

О том же рассказывал в Нью-Йорке и матрос первого класса Ф. О. Эванс:

— Из шлюпки № 10 мы пересели в шлюпку №14 и направились к обломкам «Титаника». Мы вытащили четверых мужчин, один из них умер на пути к «Карпатии». Среди спасенных был стюард по фамилии Стьюард. Трудно было сосчитать трупы. Я боялся смотреть вокруг, могли не выдержать нервы.

Читая эти показания, невольно задаешь себе вопрос: если Лоу, как он сам признался, вначале выжидал, пока стихнут крики тонущих, то не выжидал ли он слишком долго и не освободил ли себя тем самым от возможности спасти гораздо больше людей? В его шлюпке были места еще примерно для пятидесяти пострадавших, а спасли они всего четверых, из которых один позднее скончался. Но ни в Нью-Йорке, ни в Лондоне от Гарольда Лоу на слушаниях по этому поводу не требовали более подробных объяснений. В Лондоне лорд Мерси только спросил его:

— Вы подошли туда сразу, как только убедились, что можете сделать это без лишнего риска?