Юрка расхохотался, вспоминая свой давний испуг.

– Господи Исусе, лафа-то какая – поговорить по-человечески, – блаженно улыбнулся он, хлопнув Ластика по плечу. – Попал я в лето семь тыщ сотое и не сразу сообразил, что за год такой – это я уж потом узнал, что у поляков он считается 1592-ой. Тринадцать лет назад это было… Выходит, я в хронодыру провалился? А я думал, это как у Марка Твена, «Янки при дворе короля Артура». Не читал? Там одного мужика, американца правда, по кумполу стукнули, он очухался – бац, а сам в средневековье. То ли на самом деле, то ли это у него шарики за ролики заехали, непонятно. Классная книжка. Ладно. Попадаю, значит, елки-моталки, в 1592 год. Деваться мне некуда, ни фига не знаю, не понимаю. Короче, остался у монахов. Я в бога, само собой не верю, но постриг принял, наречен иноком Григорьем. Без этого в монастыре нельзя. Пожил в Лавре пару годков, надоело. Захотелось мир посмотреть. Пошел бродить по свету. В Москве жил, в Чудовом монастыре. Не понравилось мне там – несоюзно, душесушно, братия друг на дружку поклепничает. Короче, полная хреновина. Свалил назад в Литву, в смысле не в Литовскую ССР, а это тут Украину так называют – «Литва».

Слушать рассказ было ужасно интересно, да и в самом деле здорово – после долгого перерыва говорить «по-человечески», прав Юрка.

– А как тебя угораздило в царевичи попасть? В шатер заглянул какой-то дядька в ливрее,наверно слуга. Увидел, что государь сидит на земле, обняв за плечо мальчишку в драном кафтане, и обомлел.

– Сгинь, собака! – рявкнул на него Отрепьев. Слугу как ветром сдуло.

– С ними по-другому нельзя, – виновато объяснил Юрка. – Если по-вежливому – слушаться не будут. Как я в царевичи попал? – Он засмеялся. – Это вобще атас. Рубрика «Нарочно не придумаешь». Кино «Фанфан-Тюльпан». Был я в городке Брачине, два года назад. Ну и заболел, сильно. Воспаление легких. Температура, всё плывет. Лежу без памяти, монахи за меня молятся, компрессы на лоб ставят. И один из них, когда рубаху мне менял, углядел на моей груди родинку, красную, она у меня всегда была. А около носа у меня (вон, видишь?) тоже фиговина, с рождения. Плюс к тому бредил я, словеса какие-то, монахам непонятные говорил – наверно, из 20 века. А чернец, который мне рубаху менял, слыхал когда-то, что у царевича Дмитрия, которого в Угличе то ли убили, то ли не убили, такие же приметы. Побежал к отцу игумену: так, мол, и так, уж не царевич ли это, который от убийц спасся? И знаки на теле, и говорит чудно. Игумен пошел к магнату – ну, это главный феодал – князю Вишневецкому. А тому лестно: у него во владениях беглый московский принц. Ну и пошло-поехало. Я сначала-то отпирался, а потом сообразил: ёлки, это ж фортуна сама в руки идет. Мне, Эраська, к тому времени здешняя отсталость вот где встала. А чего, думаю? Стану русским царем. Как говорится, возьму власть в свои руки. И наведу в ихнем средневековье порядок. Как у братьев Стругацких в «Трудно быть богом» – вот это книжка! Не читал? А еще шестиклассник. У нас в пятом «Б», и то все прочли. Там про одного благородного рыцаря, который только прикидывается, будто он такой же, как все, а на самом деле он типа пришелец из космоса, – с увлеченим принялся пересказывать содержание книги Отрепьев, и Ластик был вынужден его перебить.

– Юр, ты лучше про себя рассказывай. Царевич из 5 «Б» махнул рукой.

– Да чего там. Дальше быстро пошло. Польский король меня принял, как родного. У Жигмонта свой интерес, хочет русской земли оттяпать. Римский папа тоже рад стараться. Я ему обещал Русь в католическую веру обратить.

– И ты согласился? – ахнул Ластик.

– Да какая на фиг разница? – удивился Юрка. – Что одни попы, что другие. Бога-то все равно нету. Ну а насчет русской земли, – тут он понизил голос и оглянулся на полог, – это Жигмонту шиш с маслом.

– Так ведь он тебе войско дал.

– Как же, даст он. Такой лис хитрющий, яко Сатана прелукавый. Это сандомирский воевода Мнишек набрал мне тысячу шляхтичей и всякой шпаны. Не задарма, конечно. Мнишку я обещал Новгород отдать, Псков, городков разных, и золота много. Золота дам, а без городов как-нибудь перетопчется.

– И ты пошел с одной тысячей солдат Москву завоевывать? – поразился Ластик.

– Ну да, – беспечно пожал плечами Юрка. – Казаки с Запорожья подгребли, они с Москвой всегда на ножах – войско побольше стало. И потом, знаешь, как Суворов говорил: «не числом, а умением». У нас во Дворце пионеров кружок «Юный техник». Я там много чему научился.

На войне пригодилось. Например, когда острог Монастыревский осадным сидением брал. Стены там деревянные, но крепкие и высокие, мои герои побоялись на штурм идти. А сушь быстъ велика, жарынь. Я двумя большими зеркалами солнечные лучи поймал, зажег верхушку башни. Стрельцы и сдались, с перепугу. Или под Рыльском-городом, когда на меня тот козел бородатый, князь Мстиславский с пятьюдесятью тыщами войска попер. Думал, затопчут к чертовой матери. Так я знаешь что придумал? – Юрка улыбнулся во все зубы. – Смастерил большой планер на резиномоторе, только вместо резинки жил бычачьих накрутил. Прикрепил к хвосту дымовую шашку, поджег и пустил лететь на царское войско. Ну, они и драпанули.

– Про это я слышал, – кивнул Ластик, вспомнив рассказ боярина Мстиславского про огненную птицу.

– Темные они тут, – вздохнул Отрепьев. – Дикие совсем. И поляки-то как скоты живут, про наших же и вовсе говорить нечего. А что лютуют друг над другом, что кровопивствуют! Аки аспиды зло-жалъные! И всё ведь от нищеты, от невежества, от того, что злоба кругом. Они, дураки, знать не знают, что можно жить по-другому. Так этих уродов жалко – мочи нет. Ты, Эраська, пойми, я же тимуровским отрядом командовал, у нас девиз был: «Слабому помогай, товарища выручай».

– Чем ты командовал? – не понял Ластик.

– Тимуровским отрядом. Ну как у Гайдара, «Тимур и его команда». Там, инвалидам помогать, бабулям одиноким и всё такое… У вас что, тимуровцев нет? – ужасно удивился он и вдруг спохватился. – Да что всё я, да я, и про неинтересное. Ты мне про 21 век расскажи. Как оно там у вас? Коммунистическое общество должны были к 80-му году построить. Здорово, поди, живется при коммунизме? – Голубые глаза царевича завистливо блеснули. – Монорельсовые дороги, дома в сто этажей, в магазинах всего навалом и всё бесплатно, да? Катайся по всему миру, хоть в Африку, хоть в Океанию – куда хочешь. Счастливый ты.

– Монорельсовые дороги есть, только мало, – стал отчитываться Ластик. – В магазинах всего навалом, но не бесплатно. По миру кататься тоже без проблем – если, конечно, деньги есть.

– Так деньги не отменили? – расстроился Юрка. – Жалко. Ну а на Луну мы слетали?

– Да, давно еще. Американцы.

– Как американцы? Эх, черт! Хотя там, в Америке, наверно уже не капитализм?

– Капитализм. И у нас тоже капитализм.

Ластик, как умел, рассказал царевичу Дмитрию про конец двадцатого века и начало двадцать первого.

Тот слушал и мрачнел. А потом как стукнет кулаком по земле:

– Эх, меня не было! Если б я тогда сдуру в склеп не полез и остался в своем времени, я бы нипочем такого не допустил.

Он встал, сел к столу, уронил голову на скрещенные руки – в общем, жутко распереживался.

Ластик подошел, не зная, чем его утешить.

Но утешать бывшего пионера не пришлось – через пару минут он распрямился, махнул рукой.

– Ладно, чего теперь. Мы с тобой тут, а не там. Знаешь, чего я придумал? – Юрка оживился. - Я вот скоро царем стану – фактически уже стал, так?

– Ну.

– Самодержавие это по-своему тоже неплохо. Если самодержец правильный. Делай, что считаешь справедливым, и никто тебе слово поперек не скажет. Я на Руси такое общество хочу построить – ого-го. Коммунизм, конечно, не получится, материально-техническая база слабая. А вот социализм можно попробовать. Кто не работает, тот не ест. Крепостных крестьян освободить – это первое. Мироедов всяких к ногтю. Построили же отдельные народы Африки социализм прямо из феодализма, как только освободились от колонизаторов. Чем мы хуже? – Здесь Юрка сбился, наморщил лоб и с тревогой посмотрел на Ластика. – Слушай, ты знаешь, как оно там вышло, с царем Дмитрием? Вы отечественную историю, семнадцатый век, еще не проходили?