Подобно Зариаспе, вскоре после пленения Бесса сдалась Александру без боя и Мараканда, столица сатрапии Согдиана. Немного позже царь достиг Яксарта (одной из двух северных рек, протекающих по территории нынешнего Туркестана в Аральское море). Во времена Ахеменидов Яксарт был границей империи на северо-востоке, что признавал и Александр; отсюда понятно, почему основанному здесь городу он дал название Александрия Крайняя. Царь считал, что находится в верхнем течении Танаиса, нынешнего Дона; независимо от этого, некоторое время спустя, находясь в Пенджабе, считал, что находится у истоков Нила. Эти два факта почти с пугающей неопровержимостью свидетельствуют, как мало можно рассчитывать на наличие у Александра и его сподвижников ясных географических представлений, которые дает современному человеку любая карта соответствующих районов, насколько расплывчатым и темным было в действительности запечатлевшееся у молодого македонянина представление о странах, через которые он проходил как завоеватель и в то же время как открыватель.

Восстание, вспыхнувшее у него в тылу, заставило Александра вернуться в Мараканду. Предводителем восстания был знатный согдианец Спитамен, в это время самый даровитый и опасный противник македонян, мастер партизанской и маневренной войны, сумевший, не вступая в сражения, своими молниеносными нападениями нанести противнику урон, который намного превышал кровавые потери в битвах при Гранике, Иссе и Гавгамелах. В соответствии со своей тактикой, Спитамен избегал вступать в бой с Александром, спешно двигавшимся от Яксарта, однако вскоре ему удалось неожиданно напасть на македонский отряд на реке Политимет и практически уничтожить его. В одном этом бою около двух тысяч македонян нашли свою смерть. Следующей весной (328 год до н. э.) бравый начальник конницы вновь попытался вторгнуться в сатрапию Согдиана с широкой скифской равнины, но потерпел тяжелое поражение, покинут большинством своих солдат и вынужден был с остатками сохранивших ему верность искать убежища в степи у кочевников.

Последние, узнав, что Александр собирается вторгнуться в степь, предпочли купить мир с новым владыкой Азии ценой головы Спитамена. Обстоятельства при том сложились так, что дочь смелого борца за свободу, Апама, попала в плен к Александру и в качестве супруги диадоха Селевка стала затем прародительницей будущего властителя Азии.

На момент пребывания Александра в Мараканде осенью 328 года до н. э. приходится получивший слишком печальную известность пир, во время которого Александр убил своего друга Клита, спасшего ему жизнь в битве при Гранике. Все сидели вместе и пировали, и тут кто-то запел песню, высмеивающую офицеров, которые безуспешно боролись со Спитаменом. Затем началась перепалка, в ходе которой Александр, разгоряченный вином, обвинил Клита в трусости. Однако Клит не остался в долгу: «Эта трусость, сын богов, некогда спасла тебе жизнь при Гранике. Благодаря крови македонян и этим ранам ты стал настолько великим, что отказываешься от Филиппа и навязываешься в сыновья Амону». Начало положено, и вся обида старых македонских боевых товарищей на своего царя, который из первого среди равных превратился в абсолютного монарха восточного типа и сына бога Амона, безудержно выплеснулась в словах Клита: «Счастливы те, кто умер, прежде чем им довелось увидеть, как македонян высекли мидийскими розгами и как приходится обращаться к персам, чтобы получить доступ к своему царю. Он теперь, — продолжал Клит, — приглашает к своему столу не свободных людей, а варваров и рабов, которые целуют край его одеяния и молятся на его персидский пояс».

Задетый за живое, Александр вскакивает, чтобы схватить оружие. Но друзья предусмотрительно убрали его с глаз. Тогда царь, считая, что его предали, кричит своим телохранителям и приказывает объявить тревогу. Клита тем временем уводят из помещения, но он с пьяным упорством тут же возвращается через другую дверь, чтобы продолжить свою речь. Больше не владея собой, Александр вырывает у охраны копье из рук и направляет его против Клита, который падает наземь, смертельно раненный. Мгновенно наступает отрезвление, и так же безмерны, как и ярость, раскаяние и отчаяние, охватившие Александра при виде мертвого друга. Три дня и три ночи он не выходит из своего шатра, отказываясь от пищи. Но его спутники уже забыли ту злобу, которую они разделяли с Клитом, и в отчаянии обступили шатер; войско же собралось и заявило, что Клит был убит по праву. Наконец друзьям с трудом удается успокоить Александра, заклиная его подумать о войске и царстве и представляя дело так, будто это было веление богов.

Однако ожидание, возникшее, вероятно, у многих македонян после трагического происшествия, что их царь сделает выводы из горького опыта и в будущем перестанет противопоставлять себя им как сын богов и великий царь Азии, с соответствующими регалиями и одеяниями, — это ожидание не оправдалось. Напротив, Александр продолжал идти тем же путем, как будто ничего не случилось, и прежде всего попытался ввести при своем дворе для македонян и греков проскинезию (коленопреклонение азиатов перед их владыкой и царем). Следует ясно отдавать себе отчет в том, что означал этот шаг для людей, многие из которых знали Александра с юности, делили с ним радость и горе персидского похода и видели в нем всегда в первую очередь друга и соратника по оружию. Персидский обычай простираться ниц перед великим царем издавна воспринимался греками как особенно вопиющее и очевидное выражение рабского положения восточных народов и, кроме того, как поклонение монарху, которого подданные ошибочно почитают как бога. Таким образом, старым товарищам требование их царя могло показаться чрезмерным и грубым. Тем не менее все они были готовы подчиниться — кроме грека Каллисфена. Этот человек, племянник Аристотеля и, так сказать, придворный царский историограф, до сих пор и устно, и в своих сочинениях панегирически превозносивший Александра, публично отказался совершать коленопреклонение, которого требовал от него, как он вдруг ясно понял, испорченный тиран. Когда вскоре был раскрыт заговор против царя среди пажей двора, наставником которых был Каллисфен, причем заговор из чисто личных побуждений, Александр использовал эту возможность для мести.

Допросы пажей даже с применением пыток не выявили серьезных улик, из чего следовало предположить, что Каллисфен действительно не виновен. Тем не менее Александр отдал приказ казнить его.

Современный историк, который и здесь, как обычно, попытается представить прошлое современным, неизбежно придет к предположению, что только совершенно особое внутреннее стремление заставило Александра введением проскинезии, без учета существующих дружеских связей и общего прошлого, без учета греческих и македонских обычаев, вырыть пропасть между собой и своими товарищами. И это тогда, когда жив еще был в памяти конец Клита в Мараканде. Хотя в предании об этом не говорится, но напрашивается также предположение, что Александр, подобно прочим македонянам и грекам, видел в персидском коленопреклонении выражение божественных почестей великому царю и этим шагом хотел принудить своих товарищей признать, по крайней мере, его происхождение от бога, которое Клит как раз и подверг сомнению своими язвительными речами.

Все еще не покоренными оставались несколько крепостей, расположенных в удаленных районах Согдианы на неприступных и защищаемых упрямыми владыками скалах. Лишь ценой огромных усилий и длительности похода Александру удалось стать господином этих скалистых гнезд. Во время одной из боевых акций в руки Александру, кроме многочисленных пленников мужчин, женщин и детей, попала дочь бактрийского правителя Роксана, тринадцатилетняя девушка исключительной красоты. Охваченный пылкой любовью, царь решил взять Роксану в жены. В расположенной высоко на скалах крепости тут же была отпразднована пышная свадьба по азиатско-иранскому ритуалу. Позднейшие писатели, следуя своему постоянному стремлению приукрасить личность и деяния Александра и приписать царю мысли и идеи, которые были присущи уже их времени, не преминули придать свадьбе более глубокое значение: Александр якобы хотел не только сблизить македонян и азиатов; он, кроме того, своим браком с Роксаной хотел символически показать, что в его намерения входило основать господство над Азией не столько на силе, сколько на любви. Разумеется, заманчиво согласиться с этой прекрасной мыслью и развивать ее дальше, однако, по достоверным сведениям, восходящим к ближайшему окружению Александра и согласно нашему главному доверенному лицу Арриану, вырисовывается иная картина. И здесь его брак представляется как акт дикой страсти, которая побудила македонянина принять спонтанное решение взять в жены самую прекрасную после вдовы Дария III женщину Азии.